Жизнь моя, иль ты приснилась мне…

Свой главный роман Богомолов писал долго, написал много – больше 400 страниц книжного издания (даже если не считать часть «В кригере», сформованную в отдельную повесть), но это в лучшем случае пятая часть задуманного – судя по пунктирности повествования, многочисленным повторам и загроможденности текста. Впрочем, явно подлежавшая вычистке загроможденность (описаниями и, конечно, документами, собранными и додуманными с привычным мастерством) не мешает очень легкому слогу и внятности изложения – я давно так быстро не читал. А повторы, вернее, рефрены, главным из которых является «За что?», являются вполне осознанным и почти структурообразующим приемом.
Текст производит довольно странное впечатление. Льва видно по когтям, но автору уже неинтересны когти, которыми на гранит вечности были нанесены «Иван» и «Момент истины». «Жизнь моя…» наследует больше «Зосе» (хоть нарочито грубей и желчней). С этим связана лично моя проблема восприятия текста.
Богомолов – это мастер психологии действия, причем и действие, и психология уникальны, а рассказчик конгениален герою, потому что явно умеет и качать маятник вразножку, и уверенно высчитывать в своем собеседнике одного из трех тысяч нелично знакомых диверсантов (не только по выпуклости противокозелка, но и по манере вести дискуссию) – и, соответственно, определять, что выгоднее не только тактически, но и стратегически (для общей победы) – валить собеседника на месте или дробить ему коленные суставы.
Что умеют герой и автор «Жизни моей…», не совсем понятно, потому что им обоим интересна только психология рефлексии, а действие побоку. В течение почти всего текста автор предпочитает показывать героя – настоящего героя, старлея Федотова, пацаном ушедшего на войну и "тянувшего Отечку" три года, издырявленного, невинного, многоопытного, наивного фронтового разведчика и доверчивого щенка – в момент подготовки к чему-то главному (сражению, операции, учениям, зимовке) или в пост-режиме, когда все уже кончилось. Действие в лучшем случае упоминается (вроде «я тоже получил пулю в предплечье и провалялся в госпитале два месяца»). Чрезмерно подробно прописаны только бытовая и лирическая линии – именно что с повторами и многопудовыми отвлечениями. В результате читатель верит, конечно, но не видит, почему герой не сопляк-ванька-взводный, а опытный и умелый ротный командир, которого никак нельзя унижать и ставить на четыре кости.
Между тем, вся книга посвящена тому, как умелых ротных командиров и комполка, лейтенантов и генералов, пацанов и стариков ставят на четыре кости и унижают – не всегда умело, но всегда грубо и расчетливо. Унижают другие лейтенанты и генералы, штабисты, особисты, кадровики, очаровательные девушки и измученные лахудры – все. «Только так бесполезно, так зло и ненужно опустили их» – просто потому, что так работает система.
Досадно, что как раз про это и без Богомолова написано множество книг.
И про страдания юного лейтенанта по теплому женскому тоже написано множество книг – в том числе и Богомоловым, причем сильно тоньше, лаконичней и вернее (см. ту же «Зосю» и главки «Момента истины» про замкоменданта Аникушина).
Только ближе к финалу опубликованных фрагментов я остро пожалел, что «Жизнь моя…» осталась недописанной. Потому что чукотская, самая бессмысленная и беспощадная, часть жизни старлея Федотова все-таки впечатления дежавю не производит – не помню я литературно обоснованных аналогов. Потому что очень сильно изложена история подготовки и проведения учений, в рамках которых изможденные холодом, болезнями и подножным сбором угля солдатики должны продемонстрировать лихое отражение американского наступления с Аляски. Потому что совсем убойное, неожиданное и издевательски точное у этой истории завершение – а сцена с лайками меня просто накрыла.
«Жизнь моя, иль ты приснилась мне…» могла стать великим романом о судьбе, смысле жизни и справедливости. Этого романа не будет никогда. Мне очень жаль.

Как рассказать тем, кто там и тогда не был? Как показать, что жизнь главного героя, авторского альтер эго, не есть нечто уникальное, а одна из многих, многих, многих?
Автор выложил перед читателем документы. В книге огромное количество документов. Приказы, распоряжения, шифротелеграммы, политдонесения, рапорты, письма, они выложены пространными тематическими подборками, хронологически привязанные к весне-осени 1945.
( выбиваются из хронологии выдержки из писем солдат вермахта лета 1941 , от настроения "осенью будем дома" до "что за идиотский народ, что за идиотская война... зачем наши связались с этими русскими, чем они думали вообще...")
Документы подобраны, тематически отсортированы, местами ( очень редко) обработаны так, чтобы мелькнули фамилии персонажей. Впечатление эта документированная панорама производит ошеломительное, начинает казаться, что художественная часть книги на фоне бесстрастных многообразных свидетельств - уже лишняя.
Потом, постепенно, переводишь взгляд на старшего лейтенанта Федотова, узнаешь его ближе. Командир разведроты и мальчишка еще. Повзрослевший на войне. Армия и война воспитывают, закаляют и, одновременно, перемалывают и съедают. И нет одного без другого.
Самые неудачные сутки в жизни старшего лейтенанта Федотова случились в конце мая 45го, когда победа, цветущая сирень и впереди обязано быть только счастье, ничего кроме. Нет, я не буду пересказывать, если интересно, но хочется быстро, можно выдернуть и прочесть главу "Вечер в Левендорфе" ( ее, говорят, даже отдельно издавали, журнальной публикацией).
Можно читать отдельными кусками, потому что роман не был завершен. То, что я прочла, редакция, подготовленная вдовой писателя, свод того, что автор оставил немного вылежаться перед окончательным редактированием.
Можно ругать получившуюся рыхлость, разбегающуюся в разные стороны, мол, повычеркивать бы только на пользу.
Можно порадоваться, хорошо, что здесь приведено всё, что возможно, где еще показали бы подобный обзор, в котором чуть не каждый документ - тема для отдельной истории.
И, как водится, убегая вбок, задамся вопросом без ответа: из чего получается правда жизни в художественном произведении?
Дело вот в чем: Помните сцену с раненым танкистом и "покажи сиськи" в михалковском "Предстоянии"? В "Жизнь моя" есть схожий, вроде бы, эпизод, когда искалеченный раненый в госпитале просит медсестру позволить "инвалиду за твою центральну гайку подержаться". Первое выглядит фальшью, абы как приляпанной ко всему остальному,а от второго пробегают знобящие мурашки. Может, потому, что медсестра в фильме с готовностью оголила торс, и танкист помер ( трудно удержаться и не поехидничать на тему, что именно его доконало), а инвалида в книге медсестра отчитала, не позорь, и ему еще жить, такому: без ног, с одной рукой, "там всё оборвано". Ему только что сообщили торжественно о присвоении звания Героя да что с того... А на соседней койке - выздоравливающий лейтенант Федотов неуверенно догадывается, что такое "центральна гайка". Вроде, частушка такая была. Мальчишка...

Как же я ждала ее, как же хотела, чтобы она была у меня. А ее все не было и не было. Потом доблестная Почта Роисси отдала мне положенное, но книгу конфисковала маман. В итоге взялась за нее только осенью. И что же?
Ниасилила.
Портрет войны с той стороны, о которой мы стараемся не думать, выписан настолько живуче, контрастно, дико и в то же время четко, лаконично и безэмоционально, что хочется зажмурить глаза, захлопнуть книгу и не видеть всего этого кошмара. Потому что на килограмм букв правды приходится куда больше, чем художественного вымысла. Сама идея романа в документах не очень располагает к легкому чтению у камина, а если это роман о войне, а если он еще и такой психологичный, то весь процесс превращается в борьбу с собой. Храм веры в человека начинает рушиться, осыпая глыбами мрамора юное сознание. Ибо иллюстрации тотального унижения, превращения человека в нечто, что хуже животного, впиваются ножами в личный рахитный светский гуманизм.
Главный герой таком фоне представляется мне существом поистине фантастическим, правда как он стал доблестным командиром, в тексте не показывается, а может и к лучшему оно. Должен же читатель еще хоть во что-то верить?
Незаконченность сильно бросается в глаза, большей частью из-за "тяжести" текста - много повторов и всяческих нагромождений. Но по моим ощущениям, здесь нет и трети того, что должно было выйти в конечной редакции, если бы таковая увидела свет. А это мог бы быть действительно великий роман.

Трудно писать об этой уникальной книге. Наиболее адекватная реакция на неё — минута молчания. Ничего подобного о войне и армии мне почти не встречалось. Ну, близко поставил бы Астафьева «Прокляты и убиты» и «Дневник 1941 — 1946» Гельфанда и очень близко воспоминания Никулина. Но роман Богомолова не менее, чем на треть состоит из документов и это резко выводит его вперёд, т. к. у читателя возникает ощущение присутствия в центре огромной панорамы, не сравнимой с Бородинской или Севастопольской. Причём, после прочтения многих документов романа читать дальше становится невозможно и долго сидишь без движения, бессмысленно уставившись в одну точку.

Вот примеры.

1. Письмо и. о. командира 10-го ОШБ майора Назарова

10 мая 1945 г.

Военному комиссару г. Гаврилово-Посад

Прошу срочно возвратить извещение о смерти, высланное нами ошибочно 4.5.45 г. ... на якобы погибшего в боях 30.4.45 г. северо-западнее Берлина рядового Шахова Семёна Васильевича для объявления его жене Шаховой Лидии Константиновне, проживающей по адресу: Ивановская обл., г. Гаврилово-Посад, ул. Советская, д. 21.

Как выяснилось только сейчас, Шахов С. В. не погиб..., а был ранен и отправлен в тыловой госпиталь. Дальнейшая его судьба нам неизвестна и никакими данными о его смерти мы не располагаем.

Прошу высланное ошибочно извещение о гибели ... считать недействительным и возвратить его без промедления.

Ответ Военного комиссара

Высланное Вами ошибочно извещение ... о гибели рядового Шахова С.В. было получено военкоматом 12 мая и 14 мая вручено его жене Шаховой Л. К.

Спустя четверо суток, 18 мая, гр-ка Шахова в результате нервного потрясения по малодушию покончила жизнь самоубийством.

Для сведения сообщаю, что 23 мая в её адрес пришло письмо от самого Шахова С.В., который после ранения был эвакуирован в тыл и находится на излечении в госпитале в гор. Саратове.

Ошибочно высланное Вами извещение ... возвращаю.

2. Запрос Военного коменданта г. Острув подполковника Симонова

17.06.45 г.

Коменданту лагеря №207

Прошу сообщить, когда будут высланы бойцы, которых обещал направить Ваш представитель старший лейтенант Федотов за одной репатрианткой Дёмкиной. Она не может ходить, на ней практиковались немцы, и она сейчас находится в доме престарелых в г. Острув вместе с немцами. Сама она родом из Одессы, имеет там семью. Муж был у неё партизаном, а двое детей остались в Одессе с её матерью. Письмо Дёмкиной прилагаю.

«Началнику лагеря непатриантов

Продводителю комиссии

Простите если обращаюс к Вам лично с моей прозбой но я не имею другого выхода. А дело в том я нижеподписанная гражданка СССР постоянная жителница гор. Одесси перевезена в Германию в 1944 г. после того когда надо мной были сделаны опиты в одеском лазарети. Для немецких врачей я была крольиком. Теперь ноги мои недействуют и я не могу самостоятелно ходить.

Я нахожус в доми для немецких старцев они уже вышли из ума. Болше руских здес нет я лежу без любой помощи. Даже еду у меня отнимает соседняя старуха. Хотя я говорила здешним военым с прозбой отправить меня к Вам в лагер но ничего не сделали.

Двое мои дети остались в Одесси у моей матери и я желаю скорей вернутся к ним. Как я уже заметила коменданту я жена руского партизана Дёмкина Алексея Петровича повешеного немцами. Меня 31 год и перевезена в Германию насилно после опита. Прошу уважить мою прозбу и забрать меня в лагер и в СССР.

Дёмкина Эмиля Багданавна подлежащая в СССР Мой адрес Город Острув, ул Партизанская 8, Немецкий дом старцев»

Потрясающая и беспрецедентная книга. Я уже упоминал об эффекте гигантской панорамы. Возникает ощущение огромного Арканара, но не такого как в книге Стругацких, а того Арканара, что показан в фильме Германа, т. е. ещё более страшного. В каком ужасающем средневековье жил народ, сражаясь с другим Арканаром под лозунгом «Всё для фронта!». А победили всего лишь по трём причинам: намного большей площади, значительного превосходства в населении и не сразу заметной, но многое определившей разницы в степени человекообразности правящей верхушки.

Прочитать эту книгу должен каждый, кто хочет понять, чем была эта война для нашего народа и Армии и какова была цена Победы. Цифры мы знаем, а что они скрывают — далеко не всегда.

) Арканар приходит в голову ещё и потому, что не показанная в книге другая половина страны-лагеря существует одновременно со всем, что есть в книге. Читатель-то знает, что примерно в тот же исторический период, когда одни штурмовали линию Маннергейма, Кенигсберг или Берлин, другие других, таких же, как те одни, топили в баржах (в нужниках масштабы не позволяли) и расстреливали вагонами.

Советую также прочитать то место из очерка Горького «В.И. Ленин», где Автор рассказывает, во что превратили Зимний дворец делегаты съезда «деревенской бедноты» в 1919 году. Это были отцы тех солдат, которыми командовал Никулин в Германии. Читавшие книгу Никулина поймут, какой эпизод из неё я здесь имею в виду.