Повести и рассказы

«Что же мне остается делать в таком случае? — сурово, почти злобно спросил он самого
себя. — Да, что мне делать? Уйти со службы? Но что ты знаешь? Что умеешь делать? Сначала
пансион, потом кадетский корпус, военное училище, замкнутая офицерская жизнь… Знал ли
ты борьбу? Нужду? Нет, ты жил на всем готовом, думая, как институтка, что французские
булки растут на деревьях. Попробуй-ка, уйди. Тебя заклюют, ты сопьешься, ты упадешь на
первом шагу к самостоятельной жизни. Постой. Кто из офицеров, о которых ты знаешь, ушел
добровольно со службы? Да никто. Все они цепляются за свое офицерство, потому что ведь
они больше никуда не годятся, ничего не знают. А если и уйдут, то ходят потом в засаленной
фуражке с околышком: „Эйе ла бонте… благородный русский офицер… компрене ву…“
что же мне делать! Что же мне делать!..»

- А посмотрите, нет, посмотрите только, как прекрасна, как обольстительна жизнь! - воскликнул Назанский, широко простирая вокруг себя руки. - О радость, о, божественная красота жизни! Смотрите: голубое небо, вечернее солнце, тихая вода - ведь дрожишь от восторга, когда на них смотришь, - вон там, далеко, ветряные мельницы машут крыльями, зеленая кроткая травка, вода у берега - розовая, розовая от заката. Ах, как все чудесно, как все нежно и счастливо!
Назанский вдруг закрыл глаза руками и расплакался, но тотчас же он овладел собой и заговорил, не стыдясь своих слез, глядя на Ромашова мокрыми сияющими глазами:

• Нет, если я попаду под поезд, и мне перережут живот, и мои внутренности смешаются с песком и намотаются на колеса, и если в этот последний миг меня спросят: "Ну что, и теперь жизнь прекрасна?" - я скажу с благородным восторгом: "Ах, как она прекрасна!" Сколько радости дает нам одно только зрение! А есть еще музыка, запах цветов, сладкая женская любовь! И есть безмернейшее наслаждение - золотое солнце жизни, человеческая мысль!

И, знаете, Ромашов, я счастлив. В
полку завтра все скажут, что у меня запой. А что ж, это, пожалуй, и верно,
только это не совсем так. Я теперь счастлив, а вовсе не болен и не
страдаю. В обыкновенное время мой ум и моя воля подавлены. Я сливаюсь
тогда с голодной, трусливой серединой и бываю пошл, скучен самому себе,
благоразумен и рассудителен. Я ненавижу, например, военную службу, но
служу. Почему я служу? Да черт его знает почему! Потому что мне с детства
твердили и теперь все кругом говорят, что самое главное в жизни - это
служить и быть сытым и хорошо одетым. А философия, говорят они, это
чепуха, это хорошо тому, кому нечего делать, кому маменька оставила
наследство. И вот я делаю вещи, к которым у меня совершенно не лежит душа,
исполняю ради животного страха жизни приказания, которые мне кажутся порой
жестокими, а порой бессмысленными. Мое существование однообразно, как
забор, и серо, как солдатское сукно. Я не смею задуматься, - не говорю о
том, чтобы рассуждать вслух, - о любви, о красоте, о моих отношениях к
человечеству, о природе, о равенстве и счастии людей, о поэзии, о боге.
Они смеются: ха-ха-ха, это все философия!.. Смешно, и дико, и
непозволительно думать офицеру армейской пехоты о возвышенных материях.
Это философия, черт возьми, следовательно - чепуха, праздная и нелепая
болтовня.

• Но это - главное в жизни, - задумчиво произнес Ромашов.
• И вот наступает для меня это время, которое они зовут таким жестоким