Bel Ami

— И никогда ни одно существо не возвращается на землю… Сохраняют
снимки, изображения, посредством которых можно воспроизвести предметы, но мое тело, мое лицо, мои мысли, мои желания никогда не возродятся
вновь. И в то же время появятся миллионы, миллиарды существ, у которых
на нескольких квадратных сантиметрах будут так же расположены нос, глаза,
лоб, щеки, рот, у которых будет такая же душа, как у меня, но «я» не вернусь,
и ничто из моего существа не появится вновь в этих бесчисленных и разно-
родных творениях, бесконечно различных и похожих друг на друга. К чему
привязываться? К кому обратить вопль отчаяния? Во что верить? Все религии
нелепы — с их наивною моралью и эгоистическими, идиотскими обещания-
ми. Одна только смерть нес

Чего вы ожидаете? Любви? Еще несколько
поцелуев, и вы потеряете способность ею наслаждаться… Ну, а кроме того,
что? Деньги? Для чего? Покупать женщин? Завидная доля! Объедаться,
жиреть и кричать ночи напролет от припадков подагры… Еще что? Слава?
К чему она? Если не является в виде любви? Ну, а потом что? В конце концов,
всегда смерть. Я вижу ее теперь часто так близко, что мне хочется протянуть
руку и спугнуть ее. Она царит повсеместно на земле, наполняет пространство… Я открываю ее повсюду. Маленькие животные, раздавленные посреди
дороги, падающие листья, седой волос в бороде друга, — все это надрывает
мне душу воплем: «Вот она!» Она отравляет мне все, что я делаю, все, что
я вижу, все, что я ем и пью, все, что люблю, — лунный свет, солнечный восход,
необъятное море, прекрасные реки, дивные летние вечера, когда так легко
дышится!

Да, начинаешь его понимать вдруг, не зная почему и отчего, и тогда вся
жизнь внезапно меняет свой вид. Вот уже пятнадцать лет, как я это чувствую…
Внутри меня что-то гложет, точно хищный зверь… Я чувствую, как он подтачивает меня изо дня в день, постепенно, точно дом, который должен рухнуть.
Сознание этого разрушения так изменило меня во всех отношениях, что я сам
себя не узнаю. Во мне не осталось ничего напоминающего того бодрого, радостного и сильного человека, каким я был в тридцать лет. Я присутствовал
при том, как окрашивались мои черные волосы в белый цвет, и с какой злорадной и искусной медлительностью! У меня отняли мою упругую кожу, мои
мускулы, мои зубы, все мое прежнее тело, оставив мне одну тоскующую душу,
которую тоже скоро возьмут. Да, она истощила меня, подлая, она разрушила
медленно и мучительно все мое тело, секунда за секундой. Теперь я чувствую
смерть во всем, к чему бы я ни прикоснулся. Каждый шаг приближает меня
к  ней, каждое движение, каждый вздох ускоряет это проклятое шествие.
Дышать, спать, пить, есть, работать, мечтать, — все, что мы делаем, приближа-
ет нас к смерти. В конце концов, жить — это значит умирать.
— О! Вы узнаете все это! — продолжал он. — Если вы тол

Внезапно, позабыв о деле Мореля, Норбер де Варен задал ему вопрос относительно одной детали нравов, которую ему сообщил один офицер. Вопрос
касался Мзаба
— этой курьезной маленькой арабской республики, зародив-
шейся в середине Сахары, в самой иссушенной части этой палящей области.
Дюруа два раза был в Мзабе. И он описал нравы этой любопытной стра-
ны, где капли воды ценятся на вес золота, где всякий житель привлекается
к общественной службе, где коммерческая честность стоит гораздо выше, чем
у культурных народов.
Он говорил красноречиво, с некоторым бахвальством, возбужденный
вином и тщеславием, рассказывал полковые анекдоты, черты арабской жизни,
военные приключения. Даже нашел некоторые колоритные выражения для
описания этих обнаженных желтых пространств, спаленных всепожирающим
пламенем солнца.