Смерть луны

Вера Инбер более известна читателям как поэтесса, но и проза ее в свое время была очень популярна. Долгое время творчество В.Инбер было незаслуженно забыто - близкое родство с Л.Троцким отразилось и на судьбе, и на произведениях писательницы. В сборник вошли рассказы В.Инбер 1924-1938 годов.

Жанры

Рейтинг LiveLib

4,2

48 оценок

5
46%
4
40%
3
10%
2
4%
1
0%

Ваша оценка

Прочитали 50Хотят прочитать 91

Рецензии

Аноним7 мая 2019 г.
С творчеством Веры Инбер я и знакома и нет.
Еще в глубоком детстве прочитана и как любимая неоднократно перечитана книга «Как я была маленькая» .
Ничего, кроме этой детской книги у автора не читала, а по большому счету и не слышала.
Со сборником «Смерть луны» повезло. Не люблю читать сборники в принципе, - несколько рассказов, прочитанных подряд превращаются у меня в кашу, не оставляющую, скажем так, послевкусия. Поэтому, в последнее время взяла себе за правило, не читать более одного рассказа в день – лучше усваивается и остается в голове. С книгой Веры Инбер было сложно, останавливала себя, чтобы не проглотить все подряд, старалась выдерживать дистанцию не менее чем в 8 часов. Со сборниками, собственно говоря, редка ситуация, когда все равнозначно. «Смерть луны» в этом отношении прекрасное исключение. Есть что-то чуть лучше, чуть хуже – но только чуть.
Это раннее творчество автора, когда она еще не числилась советским классиком, ей не вменялись в вину близкие родственные взаимоотношения с Львом Троцким и на нее не давила соответствующая конъюнктура.
Живые образы, естественные диалоги, непринужденный юмор еврейской жизни:

Иосиф Коринкер, не дожидаясь бульона, уже за селедкой открывает военные действия.
Вот вы говорите, молодой человек, - обращается он к секретарю редакции, - что мы идем по пути прогресса. Но если мы идем по этому пути в ваших, например, штиблетах, извините, то мы далеко не уйдем…
В основном, как мне показалось, проза Веры Михайловны автобиографична. Не знаю, насколько ей это свойственно, но вспоминая ту детскую книгу, получаю подтверждение. То, что касалось ее отца, его работы (книжное издательство) – нашло продолжение и здесь.
А еще глубоко прочувствовалось личное, когда с горечью понимаешь, что потеряно то, что ушло навсегда.
Читать далее
30
1,2K
Аноним26 августа 2012 г.
Книга робко показала свой корешок на библиотечной полке, поманила названием совсем так же, как манит ясными ночами выйти на улицу убывающий месяц последней фазы - хрупкий серпик.
Книга открылась мне, вздохнула, набрав воздуха в межстраничные щели... и закрутила в звёздном вихре, унесла далеко-далеко, и замелькали перед глазами южные летние дни, московские зимы, растущие и убывающие луны, хвостатые кометы, качнулся абажур под потолком, кроткий лев посмотрел из-за решётки зоопарка, вылетело из окна пианино, сделав в воздухе сальто, скрипнул паркетный пол под ногой в Казённом еврейском девичьем училище...
Ах, можно я не понесу эту книгу обратно в библиотеку? Я не хочу ей ни с кем делиться! Хочу спрятать её в самый дальний угол ящика старого комода, сверху переложить белоснежным глаженым бельём, задвинуть ящик поплотнее и увешать поверх кружевными салфетками, а салфетки уставить фарфоровыми слониками, чтоб уж точно никто не добрался... Отключить телефон, поплотнее закрыть дверь...
И доставать эту книгу прохладными вечерами, открывать под светом ночника, над которым вьётся (неизменно вьётся) мотылёк, забираться с ногами на диван, спасаясь от сквозняка, и читать, читать, снова и снова.
Читать далее
30
458
Аноним6 января 2022 г.
Сразу видно, что Вера Инбер - поэт. Небывало нежная проза, как хрупкий листок фиалки в тончайших прожилках. Но и горечь послевкусия как от анисового ликера. Потому что снова классика русской тоски: детство не вернуть, а смерть - это мир, из которого нет возврата.
Сложилось ощущение, что Инбер по-доброму завидует детям - их непосредственности, непредвзятости, любознательности, блеску пока еще жадно раскрытых на мир глаз. "Это мое время, мое, а не ваше" - говорит ей маленький Давид в одном из рассказов, и Вера вынуждена покорно согласиться. Ее время, как и время каждого из нас, бежит слишком быстро, на поверхности луны появляются некрозные пятна, а воспоминания выцветают. Нет, конечно в жизни много радости, иногда нужно просто посмотреть на проблему под другим углом, как в рассказе "Уравнение с одним неизвестным", но невозможно все время прятаться от довлеющей над тобой вечности.
Общий тон историй скорее светлый, но последний автобиографичный рассказ о том, как умирал ее отец бьет по-больному, после него хочется еще долго не возвращаться к русской классике, потому что она поддевает какой-то глубинный слой страха смерти и потерь. Есть тут и частая для нашей литературы 20-го века тема любовного томления, которое ничем не утолить ("Соловей и Роза"), нам расскажут о девушке, которая сошла с ума, когда ее бросил дирижер (подглавка в той самой главе об отце), о противостоянии дворян и крестьян ("Чеснок в чемодане"), о начале Октябрьской революции и буднях советских евреев. Каждая история - маленькая шкатулка, mise en abyme, в котором помещается несколько микро-историй сразу.
Не самая веселая книга, чтобы начать с нее новый читательский год, но такая честная, пронзительная и многогранная, что я точно ни о чем не жалею и планирую еще знакомиться с творчеством Веры Инбер, имя которой, в силу идеологических тонкостей и родства с Троцким, известно слишком малому количеству людей.
Читать далее
28
452

Все рецензии

Цитаты

Аноним26 августа 2012 г.
От постоянного и длительного общения с космосом наш преподаватель физики, Фома Нарциссович, заимствовал туманность выражений и кругообразные движения звезды.
6
511
Аноним26 августа 2012 г.
Фредерик Шопен, так мирно спящий на кладбище Парижа, неподалёку от Мюссе, Фредерик Шопен, чьи мазурки прозвенели по всей Европе, не представлял себе, как много горя причинит он Лёве Гойху из Одессы.
6
492
Аноним21 сентября 2012 г.
На террасе отец, по пояс укутанный в плед, медленно и неохотно ел землянику с сахаром, которую ему ложку за ложкой подносила ко рту Марья Ивановна. Отец молчал. Марья Ивановна тоже молчала, строго глядя на ягоды сквозь очки.
«Все привередничает сегодня, — сказала она мне. — Перед грозой, что ли. Видите, как ест».
Я села рядом с отцом и взяла ложку из рук Марьи Ивановны. «Папочка, папа, почему ты не хочешь есть? Ну еще ложечку. Не хочешь? Почему? Не надо капризничать. Разве это не вкусно? Нет, это очень вкусно. Так в чем же дело? Если ты меня любишь, ты съешь до конца».
Отец преданно поглядел на меня и проглотил еще ложку. Слеза покатилась по его щеке, но я проворно вытерла ее салфеткой. Еще и сейчас я слышу: дятел — тишина, дятел — тишина. Звучит мой голос. Вижу: последнюю ложку с горкой ягод; сахар тает на них. Одна из ягод (земляника) еще с лиственной чашечкой. И эти старые голубые глаза (левый с удаленным хрусталиком), с их непередаваемым выражением любви, покорности и отчаяния.
Я пожалела его и съела сама эту последнюю ложку. Он сделал движение, чтобы помешать мне, ему для этого почти удалось поднять парализованную руку, губы его дрогнули. Но я: «За твое здоровье, милый», — сказала я и проглотила ягоды.
И меня обдало жаром, ожгло огнем. Ягоды по ошибке были посыпаны солью.
Читать далее
5
463