Деревянный Меч

Хорошо, когда все понятно: перед императором надо склониться, жену обнять, ребенка поцеловать перед сном, прекрасным ландшафтом восхититься. А что прикажете делать, если на вас с воплем «Дорогой ты мой!» бежит пирог с абрикосами? Смеяться? Плакать? Отстреливаться? Съесть его? Обнять? Или поскорей закрыться рукавом, чтоб в лицо не ляпнул? Хуже нет, чем встретиться с непонятным.

Кенет молча кивнул в ответ, от смущения не зная, под какую половицу провалиться. Возраст сказывался: в пятнадцать лет люди часто куда меньше боятся умереть, чем попасть в неловкое положение. В больнице Кенет отважно бросился защищать раненого Аканэ от троих сразу, а в опочивальне наместника не знал, куда спрятаться от изъявлений благодарности.

Однако вечным даже ожидание не бывает.

Страх мешает понять. Затемняет смысл. Искажает. Выворачивает наизнанку.

– Утку в кисло-сладком соусе, любезнейший, и полкувшина каэнского вина с пряностями, – распорядился незнакомец. – А для молодого человека…
– Спасибо, я сам, – прервал его Кенет. – Лапши с грибами и холодного сиропа со льдом.

Есть в дружбе настоящих воинов что-то потаенно нежное, стыдливо беззащитное – настолько беззащитное, что любого неосторожного слова боится. Что-то, чего нельзя и вовсе высказать словами. Нечто сокровенное, что охотно прикрывается иронией или прячется за напускной суровостью – той, которой истово подражают люди, не изведавшие ни войны, ни дружбы. А потому пытаться хоть приблизительно пересказать беседу двух воинов после разлуки – мучение сплошное. Хуже, чем об истинной любви рассказывать.

Мир течет, как ручей, и если накидать в этот ручей мусора, вода замутится, и течение ручья изменится.

Благодеяние портит характер. Человек перестает рассчитывать на свои силы, начинает надеяться на чужую помощь... Благодеяния плодят бессильных, неумелых, неспособных, беспомощных. Хочешь уничтожить человека – помоги ему. Разве не так?

Женитьба – это для людей пожилых, которым уже лет двадцать стукнуло.

Самая гнусная ложь — это ложь с помощью правды. Ложь была не в том, что он сказал, а в том, как он это сказал, кому, а главное — зачем.