Алые паруса

Тем временем в Каперне произошло такое замешательство, такое волнение,
такая поголовная смута, какие не уступят аффекту знаменитых землетрясений.
Никогда еще большой корабль не подходил к этому берегу; у корабля были те
самые паруса, имя которых звучало как издевательство; теперь они ясно и
неопровержимо пылали с невинностью факта, опровергающего все законы бытия и
здравого смысла. Мужчины, женщины, дети впопыхах мчались к берегу, кто в чем
был; жители перекликались со двора в двор, наскакивали друг на друга, вопили
и падали; скоро у воды образовалась толпа, и в эту толпу стремительно
вбежала Ассоль. Пока ее не было, ее имя перелетало среди людей с нервной и
угрюмой тревогой, с злобным испугом. Больше говорили мужчины; сдавленно,
змеиным шипением всхлипывали остолбеневшие женщины, но если уж которая
начинала трещать - яд забирался в голову. Как только появилась Ассоль, все
смолкли, все со страхом отошли от нее, и она осталась одна средь пустоты
знойного песка, растерянная, пристыженная, счастливая, с лицом не менее
алым, чем ее чудо, беспомощно протянув руки к высокому кораблю.

Отец и мать Грэя были надменные невольники своего положения, богатства
и законов того общества, по отношению к которому могли говорить "мы". Часть
их души, занятая галереей предков, мало достойна изображения, другая часть
-- воображаемое продолжение галереи -- начиналась маленьким Грэем,
обреченным по известному, заранее составленному плану прожить жизнь и
умереть так, чтобы его портрет мог быть повешен на стене без ущерба
фамильной чести. В этом плане была допущена небольшая ошибка: Артур Грэй
родился с живой душой, совершенно не склонной продолжать линию фамильного
начертания.

Девочка росла без подруг. Два-три десятка детей её возраста, живших в Каперне, пропитанной, как губка водой, грубым семейным началом, основой которого служил непоколебимый авторитет матери и отца, переимчивые, как все дети в мире, вычеркнули раз - навсегда маленькую Ассоль ис сферы своего покровительства и внимани\. Совершилось это, разумеется, постепенно, путем внушения и окриков взрослых приобрело характер страшного запрета, а затем, усиленное пересудами и кривотолками, разрослось в детских умах страхом к дому матроса.