Атлант расправил плечи. Часть 3. А есть А

Если мать, вместо того чтобы купить себе новую шляпку, покупает еду для своего голодного ребенка, это не жертва: она ценит ребенка выше, чем шляпку; но для той матери, для которой высшей ценностью является шляпка, той, которая предпочла бы оставить свое дитя голодным, которая кормит его по обязанности, это действительно жертва. Если человек умирает в борьбе за свою свободу, это не жертва, ведь он не хочет быть рабом; но для того, кто именно этого и хочет, это действительно жертва. Если человек отказывается продавать свои убеждения, это не жертва; это становится жертвой лишь в том случае, если у человека нет убеждений.

Какая разница, думала Дэгни, глядя на карту, разные виды червей предпочитают разные части трупа и принимаются за дело каждый в своей очередности — сначала одни, потом другие. Результат один: от живой плоти остается лишь бездушный скелет, остальным набили свою утробу черви. Можно ли разделить зло, причиненное людям доброхотами, и зло, совершенное явными злодеями? Можно ли четко разграничить случаи хищений, к которым преступников подтолкнули проповедники милосердия, и те, на которые их навел пример неправедно разбогатевших? Стоит ли усматривать разницу между случаями, когда обрекают на голод одних, чтобы лишнюю неделю прокормить, а потом все равно обречь на смерть других, и случаями, когда воры просто добывают себе денег на новые яхты?
Велика ли разница? Одно сходно с другим по природе и духу; и те и другие ощущали потребность и сочли, что потребность дает право на собственность; и в том, и в другом случае действовали в строжайшем соответствии с одним и тем же моральным кодексом. В обоих случаях допускалось — и достигалось — истребление человека. Невозможно было отличить людоедов от их жертв. Городки, в которых как должное принимали одежду и топливо, отобранные у их соседей на востоке, через неделю оказывались без зерна, отобранного у них, чтобы накормить западных соседей. Так осуществлялась и доводилась до совершенства вековая мечта: люди стали служить потребности как верховному правителю, считаться в первую очередь с ней, видеть в ней критерий ценности, всеобщую, изначальную, универсальную меру, более священную, чем право на жизнь.
Людей загнали в клетку, где каждый кричал, что человек человеку — друг, товарищ и брат, что каждый должен радеть ближнему и опекать его, а между тем каждый пожирал соседа и сам становился жертвой если не своего соседа, то его брата; каждый провозглашал право незаслуженно пользоваться чужим трудом и удивлялся, что кто-то сдирает шкуру с него самого; каждый пожирал сам себя и в ужасе вопил, что какая-то непостижимая злая сила губит мир.
«На что же им теперь жаловаться? — звучал в памяти Дэгни голос Хью Экстона. — На то, что вселенная иррациональна? Но иррациональна ли она?»