Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников. Жизнь и гибель Николая Курбова. Рассказы

Илья Григорьевич Эренбург (1891 - 1967) - один из популярнейших русских писателей XX века, фигура чрезвычайно сложная и многогранная. Известный в свое время поэт, талантливый переводчик, тонкий эссеист, мемуарист, самый знаменитый публицист 30 - 40 годов, он был в первую очередь незаурядным прозаиком, автором многих бестселлеров. Пройдя испытание временем, его первая книга "Необычайные похождения Хулио Хуренито" и последовавший за ней роман "Жизнь и гибель Николая Курбова" до сих ...

Жанры

Рейтинг LiveLib

3,6

14 оценок

5
29%
4
43%
3
7%
2
7%
1
14%

Ваша оценка

Прочитали 14Хотят прочитать 33

Рецензии

Аноним5 апреля 2024 г.
"Тебя я совсем не люблю, но ты будешь писать мою биографию и должен поэтому сопровождать меня до конца."
Книгу называют провидческой, сатирической энциклопедией и ещё по-всякому. Я бы сказала проще: книга столь же сложна и сумбурна, как жизнь самого автора, как его противоречивая и беспокойная личность. Человек, то принявший, то не принявший революцию, то уезжающий, то возвращающийся, не находящий себя ни в одном лагере, да ещё плюс ко всему остро чувствующий своё еврейство, и всё это - между Первой и Второй мировыми войнами, когда покоя не было ни в душах, ни в мире. Мне кажется, хоть книга написана от имени Ильи Эренбурга, встретившего мексиканца (дьявола?) Хулио Хуренито в парижском кафе и ставшего его секретарём, учеником и биографом, среди персонажей он наиболее близок к Алексею Тишину:

Лет двадцати Алексей Спиридонович начал заниматься политикой, то есть составлять конспект по «Политической экономии» Богданова и размышлять: грех или не грех убить губернатора?
Вечные метания, вечная рефлексия, постоянные промашки с выбором - действовать или бездействовать. Но это, возможно, только мне так показалось. Вообще же книга очень колоритна и богата до состояния шаржа яркими действующими лицами. Практически все они перечислены

Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников мосье Дэле, Карла Шмидта, мистера Куля, Алексея Тишина, Эрколе Бамбучи, Ильи Эренбурга и негра Айши, в дни Мира, войны и революции, в Париже, в Мексике, в Риме, в Сенегале, в Кинешме, в Москве и в других местах, а также различные суждения учителя о трубках, о смерти, о любви, о свободе, об игре в шахматы, о еврейском племени, о конструкции и о многом ином.
Буквально, как в анекдотах: собрались американец, русский и немец... только национальностей побольше. Пёстрая компашка кочует по разным странам, сообразуясь с желаниями и делами Учителя, периодически расходясь, потом снова встречаясь. Читается довольно сложно, поскольку практически каждое слово - иголка в повздошье какого-нибудь реального события или явления того времени, и хочешь-не хочешь, а начинаешь думать и искать информацию, о чём бишь тут рассказано. Я не великий специалист по этому периоду, поэтому где-то с середины книги заскучала и перестала вести изыскания. Но вот отделаться от мысли, что книга, увы, чертовски современна, мне не удалось. Вот вам примеры.
Американец и его мировосприятие:

Прожив достаточное число лет в Америке, из рассказов приезжавших и газетных статей мистер Куль узнал, что Европа лишена нравственности и организации. Два могучих рычага цивилизации – библия и доллар не идут в ней рука об руку.
СтОит только заменить библию на демократию - и готов обобщённый портрет.
Римлянин, который всегда помнит, что он римлянин, и у него есть Рим, а у всех ослов-туристов - только право глянуть на него одним глазком:

Дайте мне десять сольди. На два сольди можно съесть у стойки макарон, на два – живых полипов, на четыре – литр вина, на остаток – половину „тосканы“, это хорошая сигара, длинная, как собачий хвост. Или на все шесть вина, а возле Колизея подобрать с дюжину великолепных окурков, – „эти ослы“ бросают не докуренные до конца сигареты. Засим – под мост, и уверяю вас, что жизнь превосходная штука, а ваши доллары ерунда.
Или вот, например, как французы прекрасно знают русских и их культуру:

Я часто скорблю. – столько еще мрачного на свете! Вы русский, так ведь? .. У вас чертовски холодно! Но зато большая страна, и потом вы наши союзники! И еще у вас писатель… О, как они трудны, эти славянские имена!.. Вспомнил! «Тольстой» – это вроде нашего Дюма.
И вот вся эта разношёрстная команда, разинув рты, слушает многостраничные монологи Хуренито, разглагольствующего

Искусство обращается в бирюльки, в спорт немногих посвященных, в различные фазы душевного заболевания, в послеобеденную прихоть мистера Куля, менее необходимую, нежели рюмка кордиаль-медока или мягкая подушка. Искусство, трижды презренное, издыхает, по профессиональному навыку изображая победителя жизни, издыхает с романтичеким кинжалом в руке, издыхает в отдельном кабинете, где хозяин для наиболее просвещенных Кулей повесил „Танцоров“ Матисса, куда он пригласил актеров, завывающих стихи Дюамеля, и музыкантов, исполняющих Стравинского. А так как я верен древней мудрости, гласящей, что живая собака лучше дохлого льва, то я не плачу, а честно восхваляю свиные котлеты с горошком или даже без оного.
,
о войне и свободе:

Конечно, война уже убила сотни тысяч людей, но она уничтожила также одним железным дуновением, одним вот таким снарядом-плевком мерзостную восковую красотку в витрине универсального магазина, свободу в корсете и в игривом декольте (конечно, не ниже стольких-то сантиметров…)
а в Германии развлекающего учеников особыми экскурсиями:

Все останавливало его внимание, и все явно приводило его в хорошее настроение. В особенности он любил показывать нам университеты, казармы и пивные; это были, по его словам, «личинки нового общества».
Каждый из сопровождающих воспринимает Хуренито по-своему: для кого-то он гид по Европе, кто-то мнит его своим другом. На самом деле, как я думаю, это даже не дьявол. Это - совесть. Именно та вещь, которая столь обременительна, когда каждую минуту приходится в военно-революционной круговерти выбирать строну, на которой быть. Очень показательно про самого биографа:

Все первые месяцы революции я был совершенно поглощен одним занятием, а именно: я ликовал.
Через какое-то время он же старательно вспоминает, чего именно лишила его революция и лишила ли, и даже уже пытается выдавить слезу... А вот Учитель гораздо жёстче в своём восприятии:

Я приветствую ваше безумие, шалые крики, бессмысленные резолюции и эту арену цирка, на которой вы богомольно и вполне серьезно кувыркаетесь перед ошарашенной Европой!
Что в итоге? Не могу рекомендовать книгу, хотя она интересная. Слишком много в ней такого, что, видимо, на ура воспринималось в то время, да и то, пожалуй, только по одну сторону баррикад. Но если вас интересует это период - здесь буквально живёт его дух. Для всех остальных же - цитирую автора:

Недостойно человеку глядеть назад. Детство – блаженное время, но что ты скажешь о зрелом муже, вырывающем из рук ребенка погремушку, чтобы самому поиграть с ней?
Читать далее
84
606
Аноним12 декабря 2012 г.
«Я сам плакать не умею», - говорит Илья Эренбург в своем романе. Видимо, в этом все дело. Я пытаюсь сформулировать свое отношение к «Необычайным похождениям Хулио Хуренито и его учеников» и ничего не получается, роман куда-то ускользает. Эмоции нет, зацепиться не за что.
Я прочитала умную, язвительную, как многие говорят «пророческую» книгу, а она меня совершенно не затронула, и уже через два дня я вижу, как на ее месте образовывается пустота. Хотя, не скрою, смеялась, удивлялась, оценила сжатые афористичные характеристики, отменные фразы, умение автора видеть суть. Первосортный товар, но не более. Эта книга не способна выйти за пределы самой себя, катарсиса в ней не хватает. Я же русская, я готова, как один из героев, Алексей Спиридонович, в Рио-де-Жанейро ехать искать человека, а Эренбург говорит, что не надо никуда ехать. Положим, он прав, а зачем мне такая правда? Без души, без любви? Без пафоса, в конце концов. Прочитав «Хуренито» я, видите ли, пафоса захотела! Или просто правды без выкрутасов, больной, сермяжной, той самой, которую Эренбург критикует, чтобы по-достоевски землю жрать и каяться.
Хулио Хуренито – непростой персонаж. В начале книги он появляется со всеми атрибутами дьявола, хотя сам свою принадлежность к потустороннему миру отрицает, но как-то неубедительно. Где-то две трети книги я считала его какой-то помесью Великого комбинатора и Воланда, но финал романа поколебал эту точку зрения, а другая почему-то не родилась. Хулио Хуренито вызывает чувство отчуждения, он не свой и вообще ничей. «Ничто без хвостика». Не скрою, хвостик добавил бы ему привлекательности, равно как и рожки, а он оставил себе только трубку. Его легче всего описать в отрицательных определениях: он не добрый, но и не злой, он не стяжатель, хотя и безмерно деятелен, он не гедонист, но охотно пользуется приятными сторонами жизни, он ни к чему не привязан и занимается переустройством мира, не веря в него и не любя. По сути, его позиция – деятельное отрицание жизни и провокация. Он задает своей свите вопрос: «Скажите, друзья мои, если бы вам предложили из всего человеческого языка оставить одно слово, а именно „да“ или „нет“, остальное упразднив, – какое бы вы предпочли»?, но сам на него не отвечает. Или отвечает? Своим уходом?
В своем романе Илья Эренбург последовательно развенчивает все позитивные истины человечества и отказывается давать что-то взамен. Он провоцирует, чтобы провоцировать, он говорит: человек, смотри на себя, смотри, куда ты идешь под знаменем истины. Он заостряет и самоустраняется: ешьте, а я здесь ни при чем. И вы знаете, он имеет на это право, как человек своего времени, времени, в котором разбрасывали камни, но если жизнь продолжается, то невозможно застыть в этом отрицании. Человек по сути оптимист, его жизненный путь базируется на вере в собственную неуничтожимость, и, как ни странно, это вера часто дает миру некое парадоксальное развитие там, где по меркам чистого разума должен наступить крах. Я понимаю, что Эренбург прав, но в глубине души с ним не соглашаюсь. Отрицание – это тупик.
Читать далее
72
1,2K
Аноним27 ноября 2018 г.
«Цыплёнки тоже хочут жить» (эпиграф к роману)
Моя привязанность к Илье Эренбургу началась когда-то с ярчайшего «Хулио Хуренито» и постепенно распространилась на всё творчество этого писателя, включая непрочитанные мной книги. А их немало, и я нахожусь только в начале пути…
У романа «Жизнь и гибель Николая Курбова» вряд ли сегодня найдётся много читателей. Через почти столетие после издания он не выглядит актуальным. История пламенного чекиста «с горячим сердцем и холодной головой»? Не смешите, кому это сегодня нужно?
Но что любопытно: не нужно было и тогда! Начинается роман вполне в духе истмата, описывая разлагающееся общество накануне революций. Но вот кто в зрелом СССР оценит футуристическое изображение вождей в виде геометрических фигур? К чему лишнее напоминание штампов «революционеры – евреи», «крестьянство – спит»? И, наконец, что это за чекисты: один – сладострастник и самодур, другой – идеалист-мечтатель, третий – чёткая, но необратимо ломающаяся машина? Да ещё и Троцкий упоминается – и явно, и иносказательно. В итоге роман не переиздавался в СССР с 1928 года.
Язык романа – очень лиричный – как будто не подходит для описания революционных событий, но Эренбург умеет, где надо, создать впечатление бешеной динамики, так что революционная круговерть встаёт перед глазами читателя ярко и выпукло. Первая часть написана частично ритмизированной прозой, и это увлекает, иногда заставляя читать вслух. Потом ритма становится гораздо меньше. Одновременно сужаются временнЫе рамки повествования, что снижает динамику. Как будто река вырвалась из ущелья в долину – и разлилась. Это логично. До сих пор был поток времени, накал борьбы, ссылки, подполье, революция, гражданская война, и вдруг… Власть более-менее утвердилась. Вожди и трибуны расселись по креслам. «В воздухе запахло сановной скукой». Действие замедлилось. Автор теперь уделяет большее внимание интерьерам, но особенно – внутреннему миру персонажей, их борьбе друг с другом и с собой.
Главный герой, чекист Николай Курбов, воспринимается неоднозначно. Человек-идея, фанатик, твёрдою волей подчинивший жизнь служению не просто революции, но – Партии, он тем не менее не совершенно глух к голосу сердца. До поры до времени ему удаётся быть революционной машиной, подавляя возникающие голоса голосом разума. Последнее испытание, однако, оказалось для Николая роковым. Любовь к девушке из стана врагов он не смог совместить с преданностью Партии. Неисполнение долга, как он его понимал, сделало Николая отступником в его собственных глазах. Да, в его машине что-то сломалось, как и в огромной машине в целом – стране Советов. Но Николай оказался святее Папы Римского. Если Партия пошла на уступку буржуазии и обывательщине, введя НЭП, то Николай такой уступки не сделает. Он примет абсолютно верное решение – с точки зрения машины.
Подвожу итог: мне понравилось. И прогнившее общество начала века, и глупый бюрократизм и обывательщина нового советского строя (привет Маяковскому!), и описание «чеки» – всё укладывается в картину, которая сложилась в моём мозгу о том времени. Но картина стала богаче, ярче. И основной для меня момент: человек не меняется со сменой веков и социальных формаций. Он может вообразить себя принципиально новым типом, даже машиной, и тем не менее он остаётся всё тем же человеком. Цыплёнком из той самой песенки, если хотите. Который тоже хочет жить. Жаль, что Николай этого не мог принять. Впрочем, возможно, тогда роман скатился бы до пошленькой мелодрамы.
Читать далее
43
1,5K

Все рецензии

Цитаты

Аноним12 декабря 2012 г.
Что касается России, то я уже слыхал о вашем странном обычае выходить против пулеметов с иконами, и отношу его к плохому развитию сети школ и железных дорог.
17
3K
Аноним10 декабря 2012 г.
Свобода, не вскормленная кровью, а подобранная даром, полученная на чаек, издыхает.
15
2,8K
Аноним7 декабря 2012 г.
Где, в каком блудилище столько думают о похоти, как в келье аскета или в каморке старой девы?
15
2,3K