Романы

– Толстому подражаете, – сказал Рудольфи.
Я рассердился.
– Кому именно из Толстых? – спросил я. – Их было много... Алексею ли Константиновичу, известному писателю, Петру ил Андреичу, поймавшему за границей царевича Алексея, нумизмату ли Ивану Ивановичу или Льву Николаичу?

– Он, видите ли, написан от руки, а у меня скверный почерк, буква "о" выходит как простая палочка, а...

Короче говоря, передо мною стоял Мефистофель. Тут я разглядел, что он в пальто и блестящих глубоких калошах, а под мышкою держит портфель. "Это естественно, – помыслил я, – не может он в ином виде пройти по Москве в двадцатом веке".

– Да, это ужасно, – говорил я сам себе в своей комнате, – всё ужасно. И этот салат, и нянька, и пожилой литератор, и незабвенное "пойми", вообще вся моя жизнь.

Я, хорошо знающий театральную жизнь Москвы, принимаю на себя ручательство в том, что ни таких театров, ни таких людей, какие выведены в произведении покойного, нигде нет и не было.

-Ах да, сердце...  В сердце он попадает по выбору - в любое предсердие сердца или в любой из желудочков
<...>
-Да ведь они же закрыты!
-Дорогая,  в том-то и штука, что закрыты! В том-то вся и соль! А в открытый предмет может попасть каждый!

Вы толстый и некрасивый.

После таких слов я застрелюсь.

Тут я пожалел о том, что это сказал, потому что она виновато улыбнулась и бросила свои цветы в канаву. Растерявшись немного, я все-таки поднял их и подал ей, но она, усмехнувшись, оттолкнула цветы, и я понес их в руках.

— Именно, именно, – закричал он, и левый зеленый глаз его, обращенный к Берлиозу, засверкал, – ему там самое место! Ведь говорил я ему тогда за завтраком: «Вы, профессор, воля ваша, что-то нескладное придумали! Оно, может, и умно, но больно непонятно. Над вами потешаться будут».

если угодно знать, «Войну и мир» читал… Вот действительно книга. До самого конца прочитал – и с удовольствием. А почему? Потому что писал не обормот какой-нибудь, а артиллерийский офицер