Холстомер. Повести и рассказы

Не помню, читала ли я это небольшое произведение в рамках школьной программы. Должна была по идее, но не запомнилось оно совершенно. Хотя по идее должна была запомниться и на подростковый возбужденный ум подействовать сильнее, чем действует сейчас.

Мне очень нравится сама идея рассказа - контраст между шикарным балом с разодетыми красивыми мужчинами и женщинами, шумом, весельем, шампанским и сценой с жестоким наказанием солдата на холоде. Ощущение, что тебя окунают в ледяную прорубь, чтобы ты осознал, где ты находишься и что происходит вокруг. С героя резко сняли розовые очки, чего он выдержать не смог и потерял всякое расположение к понравившейся изначально девушке. Справедливо, наверное. Но не знаю, смогла бы я отказаться от общения с приятным мне человеком, если бы узнала, что кто-то из его родственников занимается откровенной жестокостью. Был бы он малознаком мне - да, скорее всего. Я ведь от этого ничего не потеряю. Это сразу показывает, что никакой любовью, как описывает сам герой, здесь и не пахло. Девушка никак не может быть виновата в поступках отца, тем более, будем честны, совершенными вполне в рамках принятых в то время порядков.

Крейцерову сонату я хотела прочитать очень давно, пожалуй еще со временем университета. О ней мне рассказал близкий друг и как-то очень уверенно рассказывал, хвалил помнится, сумел заинтересовать. Долго я конечно шла к этому, но зато и прочитала уже буду и сама в браке, а значит есть какой никакой практичный опыт.

Перед нами разворачивается поток мыслей, практически монолог, мужчины, чья вера в брак, любовь и женщин отсутствует вовсе либо безоговорочно убита, как впрочем и его жена. Разочарование в институте брака, в верности постигло его в тот момент, когда он в принципе решил, что женщина это не личность, а какой-то объект желания, похоти, принадлежащий мужу. Ух, феминисток на них не хватает.

Не зря Толстой написал комментарии к повести, ведь то, что он вкладывал в нее и с какими мыслями писал это конечно тянет на отдельное произведение.
Вообще, я не ожидала, что именно его размышления настолько вызовут у меня негодование и несогласие.

Средства препятствующие зачатию - это нехорошо. Ведь дети это искупление похоти. Чтооо???!! Как вообще это может прийти в голову?

Брак это плохо, это не по христиански.

Любовь должна быть не между мужчиной и женщиной, а только к Богу и ближнему.

Вступление в брак по причине легализации плотских утех не может быть оправдано даже деторождением, ведь эту энергию надо направить на уже существующих детей, кто не пристроен в семьи.

Плотские утехи с женой во время беременности и кормления грудью это нехорошо.

Я понимаю, что были другие времена, что сейчас бы Лев Николаевич пребывал в глубоком шоке видя распутства, которые происходят, но е-мое.. нет слов.
Абсолютно нет слов.

Гениальнейшее произведение Толстого. Всё коротко и предельно просто о жизни и смерти. Смешно я шучу? О смерти просто, ха-ха. И о жизни. Толстым по жизни двигало его понимание собственной смертности. Судя по мучительно правдивым подробностям умирания Ивана Ильича, Лев Николаевич много и в красках представлял свою встречу с костлявой. Обычно мы знаем о смерти, что она - это что-то с другими. С кошками, собаками, дедушками, бабушками. А я-то не умру, думает каждый. "Каково, он умер, в я вот нет!" А! Каково?
Тут советуют не читать, если счатлив. Я бы посоветовала читать всем как напоминание о конце, который отметает всё несущественное, искусственное, всё "не то" и направляет мысль и действия человеческие на "то", на "то". Вдруг твоё счастье - это приятная и лёгкая жизнь тела, которое удобно задушило диванами душу? Как бы не умереть еще при жизни? Смерть бодрит и будоражит, делает жизнь живее, пробуждает ото сна! Всем добра. Читайте книги.
Спойлер: Ивану Ильичу теперь хорошо.

Иван Ильич болен - тяжело, больно, смертельно. Он старался жить приятно, что значит - заурядно: без своих мыслей, без целей в жизни (не считать же целью доход в 5тыс), без чувств (легкое удовлетворение от небольшого выигрыша в карты не в счет). Квартиру в Петербурге выправил, обставил сам, исходя из своего заурядного вкуса. А тут - боль, тупая, ноющая, непроходящая. На взлете срезает Ивана Ильича, подрубает его только-только расправившиеся крылья: ему бы еще поработать, почитать дела, почувствовать свою власть над обвиняемыми и свидетелями, поиграть в карты, да потанцевать хотя б!
Почему он? Почему так неприятно, в контрасте с приятной жизнью?! Болезнь заставила Ивана Ильича посмотреть вокруг другими глазами, резче, с подмечанием деталей. Живя приятно, он думал, что терпит свою жену, но теперь он понял: нет, не терпит, а ненавидит! Как ненавидит и свою дочь - за ее здоровье, за то, что у нее-то есть будущее. А сын - он, пожалуй, единственный, кто жалеет отца, скучает уже сейчас без него. Что-то с ним будет потом, с этой его способностью к эмпатии? Задавят или сам зачерствеет. Да еще Герасим - жалеет, но рационально: что ж, барин, все там будем.
А где там?! Что там?! Ведь смерть - это конец всего, не будет его, Ивана Ильича, он не будет там, он будет нигде. Почему так страшно? Потому что неизвестно? Или потому что как раз известно, что ничего нет? Хотя нет, не страшно, потому что смерти нет, есть свет.

Тут один из рецензентов посоветовал не читать отзывы к этому произведению перед прочтением, а то есть риск приступить к нему с чрезмерными ожиданиями.

Я бы дополнила: НИКОГДА не читайте отзывы на произведения общепризнанных классиков, потому что уже само их ИМЯ обязывает вас быть восторженным от всего, что вывела их ЗОЛОТАЯ ручища. Ведь если ты не поддашься "личному мнению" большинства, то тебя сочтут недалеким человеком.

Произведение, конечно, не так плохо, чтобы его ругать, но и не так хорошо, чтобы прямо писаться от восторга, как пес при виде хозяина. Что касается мыслей главного героя и описания его душевных страданий, то здесь действительно нужно быть недалеким человеком, чтобы им удивляться и считать настолько ТОНКИМИ, что описание таковых возможно только ГЕНИЕМ вроде ТОЛСТОГО.

Кстати, сам Толстой был более критичен к своему творчеству и презирал тех, кто им восторгался.

Повесть Толстого о добром помещике, который хочет заботиться о своих крестьянах и создать у себя в деревне передовое богатое хозяйство. Создать "помещичью идиллию", с живущими в мире и гармонии помещиками и крепостными крестьянами которую так неудачно пытался изобразить Гоголь в "Выбранных местах из переписки с друзьями" и в уничтоженном продолжении "Мертвых душ". У главного героя повести Толстого Дмитрия Нехлюдова тоже всё заканчивается крахом. Он пытается помогать крестьянам: даёт им деньги, внедряет передовые формы хозяйства, но всё упирается в недоверчивость, лень, воровство и дремучую патриархальность крестьянской жизни. Не суждено крепостным понять благие устремления помещика. Для них он какой-то барин-чудак: то ли очень глупый, то ли очень хитрый. Заканчивается повесть неутешительным выводом няни помещика:" Вот ты, батюшка, такую повадку мужикам дал, что тебя теперь никто не боится. Разве так господа делают? Ничего тут хорошего нет: только себя губишь, да и народ-то балуется. Ведь наш народ какой: он твоей доброты не чувствует право".

В этой повести Толстой очень остроумно и в тоже время жестко показывает два столь различных поколения. Старший граф Турбин, герой 1812 года, "картежник, дуэлист, соблазнитель; но гусар-- душа, уж истинно душа", настоящий гусар-- типаж близкий Денису Давыдову или поручику Ржевскому. Он врывается в мир тихого провинциального городка и всё там ставит вверх дном. Влияет на жизнь и судьбу многих людей. Соблазнение местной красавицы, блистание на балу, загул с цыганами ( купание в шампанском и швыряние тысячими рублей прилагаются), наказание местного карточного шулера, помощь хорошему человеку, который оказался в безвыходной ситуации-- все эти атрибуты настоящего гусарства Толстой описывает с размахом и удовольствием. Но вот прошло 20 лет и в город приезжает сын Турбина, тоже гусар. Меркантильный человек, который ищет во всём только личную выгоду, на сильные чувства и страсти неспособный, эгоистичный и мелочный. Он ничего значительного не совершает и изменить хоть чью-то жизнь и судьбу в провинциальном городке не хочет, да и на это не способен. На этом сильном контрасте образов отца и сына Толстой и строит свою повесть "Два гусара".

Ах, Лев Николаевич, Лев Николаевич, разве ж так можно, батенька, с мукой такой жизнь прожить да еще муку эту в доктрину возвести да проповедовать, чтобы другие все (все, никак не меньше!), развратники этакие, одумались да покаялись да жить бездетно стали! хорошо вам такое вещать, когда вы уже познали и радости, и горести, и, судя по всему, досаду отцовскую, а остальным людям, в возраст самый что ни на есть подходящий для деторождения, вошедшим, как быть? А что, если какой-нибудь Матрене, которая и имени своего написать не может, единственная радость детишки ее, и только ради них терпит она муку бедности да мужика пьяного? Смысл жизни это, удерживающий от греха самоубийства – не понимаете Вы этого? А что, если светская дама, которая, к несчастью своему, поумнее своих товарок оказалась да поняла все ничтожество светского блеска, да замуж еще выдана была «удачно», то есть за старичка весьма почтенного и весьма преклонных годков, который купил ее, чтобы она, юная, для сенаторов-гостей чай красиво разливала да потом развлекала их, осоловевших от плотного ужина или уставших от не по годам прытко протанцованной кадрильки (организм-то в молодости был еще подзатаскан), весьма недурственной игрой на фортепианах – что, если ради детей своих, прижитых с нелюбимым, она только и держится так прекрасно и гордо?

Дальше...

Сетуете Вы (Вы, именно Вы! – потому что сквозь все речи Позднышева проглядывают Ваши черты, и Ваша философия, и чуть ли не дословно Позднышев повторяет строки из Ваших дневников и исповеди и т.п.), сетуете Вы, что детки болеют, а коли их пять, так и вовсе некогда жене отдохнуть, потому как одного вылечил – второй заболел, и мужу приходится хоть внешне разделять эти заботы – некогда ей, видите ли, на фортепианах вам сыграть да спокойно за чашечкой чая душистого побеседовать – мчится в детскую, едва прихлебнув чаек на ходу и попутно отрядив уже мальчишку дворового к доктору… И вот уж женщина-мать в наседку превратилась, только забывает, что наседка о цыплятах своих не переживает… Вольно Вам, графу-крестьянину (мнящему, что своими занятиями в поле с мужиками Вы пользу приносите), лгать так бессовестно – курочек-то на своем дворе, видать, Вы ни разу не наблюдали (вот такой вот хозяин в деревне!): другая курочка-то за своего цыпленка налетит так, что пострашнее петуха окажется! И не правда это, что животные (раз уж угодно Вам материнство и женщин постоянно к животным приравнивать) не переживают за свое потомство. Вы бы, батенька, на мишку-то косолапого в лес бы пошли летом, в ту пору, когда у медведицы детишки в траве-мураве кувыркаются, так Вам бы там объяснили, что есть животный материнский инстинкт! А так получается, что мужчине светскому скучно, вот он и требует к себе внимания от жены, погруженной в воспитание детей и домашние заботы – а как вечер наступит, так и забудет про все, помчится в карты играть да по балам скакать да кутить (сами же это описывали в «Анне Карениной»).

А вот еще Ваше неудовольствие вызвало нежелание женщины рожать, когда итак без перерыва рожала она восемь лет сряду – так ведь ее здоровье и жизнь под угрозой (Позднышев вот изволил заметить, что у жены его к тридцати годам и после пяти родов один зуб потерян! ОДИН!!! я в этом месте страстного рассказа усомнилась, не дебил ли вообще вещает? Он, потаскавшийся изрядно уже в молодости и осквернивший потом жену, у своих полюбовниц не пробовал зубы считать? И опять же тут отношение, как к кобыле на базаре). Тут, уважаемый граф, еще хочется усомниться в том, что целью вашего рода было единственно создание таково вот «гения», как иногда принято считать, – учились бы лучше, батенька, а не по публичным домам в юности бегали (деньги крестьян просаживая беззастенчиво), тогда, может, побольше чего узнали бы полезного да поберегли бы свою жену (ведь это ее, а не госпожу Позднышеву, убиваете Вы!).

О докторах, которых итак все ругают, Вы тоже нелестно отзываетесь, обвиняя их практически прямо в существовании публичных домов. Вас вот конкретно (ну, ладно, вспомню, чему учили в универе – не Вас, а героя Вашего) доктора что ли направили в юном возрасте, когда нужно примерять на себя роль Ромео, а не Дон Жуана, к девкам? И хорошо Вам ругать докторов, когда природа наделила Вас здоровьем недюжинным, что после всех Ваших оргий в молодости, да безобразий и самодурства изрядного в зрелости Вы еще о таких вещах думаете непрестанно (потому как мучит Вас этот вопрос, смею предположить, иначе что-то иное сочиняли бы).

О выставлении женских прелестей на ярмарке любовниц (то бишь в светских салонах на балах) не буду говорить, потому что в сегодняшнем мире, когда то-то бегает с обнаженной разукрашеной грудью, а кто-то только глаза может показать, это несколько некорректно. Осмелюсь только заметить, что Позднышев Ваш животное в этом случае, а не женщины бедные, которых Вы все время так величаете, потому как он не в состоянии контролировать себя и вечно мыслями обращается к предмету низкому, когда следовало бы, например, наслаждаться исполняемой музыкой. Таких поборников морали, проскочивших возраст счастливой романтической влюбленности, раньше срока погрузившихся в разврат, к тридцати-тридцати пяти пресытившихся всем этим и понимающих, что что-то важное от них ускользнуло и мерзкой, испоганенной в конец душонке их уже не будет доступно, а потому начавших клеймить всех (особенно ближе к старости, когда наступило состояние «раньше девушки красивее были»), и в нашем веке полно. Так что ничем Вы тут нас не удивили и никакой новой мысли о том, что плечи нужно прикрывать, не сказали. Животные инстинкты нужно научиться контролировать и не смотреть похотливыми глазенками на чужих жен и тем паче дочерей!

Вы гениально показываете человека, мучающегося от дикой ревности. И к концу произведения мне удалось абстрагироваться от Вашей великой личности, перестать отождествлять Позднышева с Вами и убедить себя в том, что это просто художественное произведение – не всегда же автор разделяет точку зрения своего героя. И я уже пожалела даже Позднышева (хотя жену его, какая бы она не была, жалеть нужно больше), но любопытство и желание понять Вашу точку зрения и ВАШУ оценку ситуации подтолкнуло меня взять с полки одну из книг, в которой есть послесловие к данному произведению (в аудиокниге не было). Там Вы все ясно выразили – просто, от своего уже имени, по пунктам пересказали основные положения, составляющие несчастье современных людей. Простите, Лев Николаевич, но настолько невежественного и самоуверенного тупого мужлана еще поискать. Чему Вы можете научить людей (а именно на это Вы и претендуете), если даже к старости не поумнели??? Вы когда-то говорили, что писатель должен быть правдоподобен, следовать логике развития событий (Наташа, например, для Вас совершенно неожиданно свою судьбу строит, как Вы признавались). Тогда ли Вы лукавили ради интриги или сейчас отступились от своих же взглядов ради высказывания нелепых правил идеальной жизни? Вы множество раз нарушаете не только логику развития сюжета, но даже и просто врете, потому как противоречий и несоответствий по тексту множество. Но зато все теперь знают, что поганый маразматик на старости лет решил вдруг стать святым (как те бабки на скамеечке, осуждающие молодежь, забывшие почему-то про свои шалости), и потому после убийства разъезжает в поездах (?) и поучает молодежь тому, до чего додумался в заключении своим больным, истерзанным патологической ревностью мозгом.

Спасибо Вам, Лев Николаевич, что показали всю глубину страданий ревнивца так художественно, так захватывающе! Но теперь я поняла, почему между Вами и Достоевским я выбирала все-таки его – в гадких самых и отвратительных героях Ваших нет-нет да и проступает Ваша философия, которая берет начало в развратной Вашей юности, и исправить этого нельзя никак, но морализаторствовать-то хочется… С такими взглядами, батенька, в лес нужно было да и жить там одному.

Были когда-то и вы рысаками,
И седоков вы имели иных...

Апухтин

Можно рассматривать эту историю как историю жизни одной лошади, историю от рождения, через яркую бурную жизнь, к дряхлой старости и смерти в углу конюшни
Можно - как философское рассуждение о скоротечности жизни, о том, как преходяща и мимолетна слава
Можно – как притчу о том, что жизнь и смерть иной коняги имеет куда больше смысла и пользы, чем жизнь и смерть ее временного хозяина, который уже "двадцать лет всем в великую тягость был"
В том-то и прелесть, что история, занимающая от силы полтора десятка страниц разнообразна и каждому дает свою почву для размышлений