Пойти и не вернуться. Болото. Волчья яма. Полюби меня, солдатик...

— Хочешь жить — умей падлу жрать! — щурясь от дыма, изрек бомж. — Девиз советских бомжей.

Куля яна ж забiвае двух — аднаго прама, а другога рыкашэтам, пагадзя.

Что ж, предавай! – зло сказала она, чувствуя, как все в ней затряслось от бессильной злой ярости. – Предавай. Не ты первый. Но помни, самый первый давно подавился тридцатью сребрениками. И за ним подавятся же все остальные.

...война порушила все вековые отношения между людьми, поставила человека в условия, когда не подчиниться ее злой воле не было никакой возможности.

...в смутное время войны люди способны, как никогда, круто меняться, и вчерашний друг запросто может обернуться врагом.

- Мы же вот живем без Бога, и – ничего. Не слопали друг дружку.
Франя на минуту примолкла, что-то обдумывая или, может, не решаясь мне возразить. А потом притихшим голосом скороговоркой ответила:
– Знаешь, довольно успешно ели. Классовая борьба – разве не самоедство? Хотя нас спасает то, что нас много. Не так скоро всех можно съесть.

Якое жыцьцё, такое й пахаваньне. Ды i ўсё жыцьцё ёсьць, мусiць, заробкi на паховiны, не на што iншае. А некаторыя думаюць - на кар’еру. Кожная кар’ера во -канчаецца ямай. Дык цi варта так дбаць пра яе?

И кто виноват? Немцы? Война? Время? Он уверяет, что во всем виновата она. Она же уверена, что виной всему он и его так далеко идущие планы.

— Зачем ей ум, если есть красота? — полушутя сказал я.

— Ум все же относительное понятие, как и многое другое. Я где-то читала, что для того, чтобы поумнеть, надо почувствовать себя глупой. А вообще ум — не самое главное в человеке. Умным может быть и подлец.

На пороге коттеджа стояла она, моя землячка. Взглянув в ее курносенькое, с несколькими крохотными веснушками на переносье лицо, я сразу узнал наш, полузабытый девичий облик — вежливо-сдержанный, тронутый коротеньким милым смущением при виде незнакомого человека.