Собрание сочинений в 4 томах. Том 4. Дневник 1917–1918. Окаянные дни. Воспоминания. Стихотворения

В конце девяностых годов еще не пришел, но уже чувствовался "большой ветер из пустыни". И был он уже тлетворен в России для той "новой" литературы, что как-то вдруг пришла на смену прежней. Новые люди этой новой литературы уже выходили тогда в первые ряды ее и были удивительно не схожи ни в чем с прежними, еще столь недавно "властителями дум и чувств", как тогда выражались. Некоторые прежние еще властвовали, но число их приверженцев все уменьшалось, а слава новых все росла. Аким Волынский, видно, недаром объявил тогда: "Народилась в мире новая мозговая линия!"И чуть не все из тех новых, что были во главе нового, от Горького до Сологуба, были люди от природы одаренные, наделенные редкой энергией, большими силами и большими способностями. Но вот что чрезвычайно знаменательно для тех дней, когда уже близится "ветер из пустыни": силы и способности почти всех новаторов были довольно низкого качества, порочны от природы, смешаны с пошлым, лживым, спекулятивным, с угодничеством улице, с бесстыдной жаждой успехов, скандалов...

«Рос­сий­ская исто­рия» Тати­щева:
«Брат на брата, сыневе про­тив отцев, рабы на гос­под, друг другу ищут умер­твить еди­ного ради корыс­то­лю­бия, похоти и влас­ти, ища брат брата дос­то­я­ния лишить, не ведуще, яко пре­муд­рый гла­го­лет: ища чужого, о своем в оный день воз­ры­дает…»
А сколь­ко дурач­ков убеж­дено, что в рос­сий­ской исто­рии про­и­зо­шел вели­кий «сдвиг» к чему-то буд­то бы совер­шен­но новому, доселе небы­ва­лому!
Вся беда (и страш­ная), что ник­то даже малей­шего под­лин­ного поня­тия о «рос­сий­ской исто­рии» не имел.
20 апреля.
«Брат на брата, сыневе про­тив отцев, рабы на гос­под, друг другу ищут умер­твить еди­ного ради корыс­то­лю­бия, похоти и влас­ти, ища брат брата дос­то­я­ния лишить, не ведуще, яко пре­муд­рый гла­го­лет: ища чужого, о своем в оный день воз­ры­дает…»
А сколь­ко дурач­ков убеж­дено, что в рос­сий­ской исто­рии про­и­зо­шел вели­кий «сдвиг» к чему-то буд­то бы совер­шен­но новому, доселе небы­ва­лому!
Вся беда (и страш­ная), что ник­то даже малей­шего под­лин­ного поня­тия о «рос­сий­ской исто­рии» не имел.

Как они оди­на­ковы, все эти рево­лю­ции! Во время фран­цуз­ской рево­лю­ции тоже сразу была соз­дана целая без­дна новых адми­нис­тра­тив­ных учреж­де­ний, хлы­нул целый потоп дек­ре­тов, цир­ку­ля­ров, чис­ло комис­са­ров — неп­ре­мен­но почему-то комис­са­ров — и вооб­ще вся­чес­ких влас­тей стало нес­мет­но, коми­теты, союзы, пар­тии рос­ли, как грибы, и все «пожи­рали друг друга», обра­зо­вал­ся сов­сем новый, осо­бый язык, «сплошь сос­то­я­щий из высо­ко­пар­ней­ших вос­кли­ца­ний впе­ре­меш­ку с самой пло­щад­ной бранью по адресу гряз­ных остат­ков изды­ха­ю­щей тира­нии…» Все это пов­то­ря­ет­ся потому преж­де всего, что одна из самых отли­чи­тель­ных черт рево­лю­ций — беше­ная жаж­да игры, лице­дей­ства, позы, бала­гана. В чело­веке про­сы­па­ет­ся обезь­яна.

— Това­рищи, давай­те сде­лаем так от нынеш­него дня, чтобы вся­кий выс­трел гово­рил нам: «Одного бур­жуя, одного соци­а­лис­та уже нет в живых!» Каж­дая пуля, выпу­щен­ная нами, дол­жна лететь в тол­стое брюхо, она не дол­жна пенить воду в бух­те.
— Това­рищи, бере­гите пат­роны пуще глаза. С одним гла­зом еще мож­но жить, но без пат­ро­нов нель­зя.

— Итак, това­рищи, боль­ше в Севас­то­поле пус­той, дур­ной стрель­бы не будет, будет стрель­ба толь­ко дело­вая — в кон­трре­во­лю­цию и бур­жу­а­зию, а не по воде и воз­духу, без кото­рых и минуты ник­то не может жить!