Процесс

К. понял со всей ясностью, что его обязанность – самому схватить нож, проплывающий у него над головой от одного конвоира к другому, и вонзить в себя. Но вместо этого он вертел свободной пока головой, оглядываясь по сторонам. Он не мог себя заставить сделать за чиновников всю работу; пусть за эту последнюю ошибку отвечает тот, кто лишил его необходимых сил. Его взгляд остановился на верхнем этаже дома над карьером. Мигнул свет, распахнулись оконные створки, какой-то худой, слабый человек там, вдали, в высоте, высунулся далеко из окна и еще вытянул перед собой руки. Кто он? Друг? Добрый человек? Участвует в действе? Предлагает помощь? Он один? Или, может быть, все заодно? Можно ли еще помочь? Найти возражения, о которых забыли? Ведь наверняка они есть! Пусть логика несокрушима, но человеку, который хочет жить, не может противостоять и она. Где здесь судья? Ведь он ни разу его не видел! Где высший суд, до которого он так и не дошел? Я[2] поднял руки вверх и расставил пальцы.

«Единственное, что я могу теперь сделать, – говорил он себе, в подтверждение своих мыслей шагая в ногу с конвоирами, – единственное, что я могу, – это сохранять до конца ясную голову. Вечно я хотел все взять в свои руки – ради чего, собственно? Это было неправильно, стоит ли сейчас показывать, что даже растянувшийся на год процесс ничему меня не научил? Стоит ли выставлять напоказ свою непонятливость? Стоит ли давать повод для упреков, что в начале процесса я хотел его закончить, а в конце – начать его снова? Не хочу, чтобы обо мне так говорили. Я благодарен за то, что на этом пути приставлены ко мне эти два полунемых тупицы и что у меня есть возможность сказать нечто важное себе самому».