Завтра была война. Пятница. А Зори здесь тихие...

Мы все стремились затянуться потуже, точно каждое мгновение нас ожидал строй, точно от одного нашего вида зависела готовность этого общего строя к боям и победам. Мы были молоды, но жаждали не личного счастья, а личного подвига. Мы не знали, что подвиг надо сначала посеять и вырастить. Что зреет он медленно, незримо наливаясь силой, чтобы однажды взорваться ослепительным пламенем, сполохи которого еще долго светят грядущим поколениям. Мы не знали, но это знали наши отцы и матери, прошедшие яростный огонь революции.

...Теппо Раасеккола и Маруся Прибыткова бежали навстречу друг другу...

...Помните холеру 1882 года? Говорят, её занесли в Прославль пленные турки, хотя никто из вас, конечно, и слыхом не слыхивал об этой напасти. Ей не дали особо развернуться, она промчалась как метеор, но всё же успела унести в могилу отца, мать, сестру и брата Теппо Раасекколы, оставив его в полном одиночестве. "Пропадёт парнишка один", - сказал Кузьма Солдатов, хотя любая церковная крыса была богаче его. В большой семье всё время кто-то рождался и кто-то умирал, но Стёпа оставался старшим; чем мог, помогал приёмному отцу, а потом и сам стал ломовиком. Неплохо зарабатывал, но ему не везло с любовью: те, кто ему нравился, не замечали его, а тех, кому он нравился, не замечал он. А потом появилась Маруся Прибыткова.
А вот откуда она появилась, никто не знал. Успенка не расспрашивала женщину о её прошлом, если эта женщина побывала у мадам Переглядовой: с радости туда не попадали, а о горе человек должен рассказывать сам, если вдруг ему захочется. Но Маруся захотеть не успела, и тайна её происхождения осталась покрытой мраком. Единственное, что я установил, так это, во-первых, что была она жгучей брюнеткой с густо-карими глазами и, во-вторых, смягчала "г", из чего можно заключить, что прибыла она в город с юга. Южанки бывают либо очень большими, либо очень маленькими, и Маруся была гибка и изящна, что оценили многие, и первой - мадам Переглядова. Но огромный белоголовый финн любил не знойную турчанку, а тихую, работящую и скромную Марусю, мучительно стеснявшуюся своего "турчанского" прошлого, а потому никогда не говорившую о нём.
-Понимаешь, старуха, она - как звёздная ночь, - объяснял Теппо своей лошади, поскольку с людьми разговаривать не умел. - И у нас были бы чёрные девочки и белые мальчики: что может быть лучше, а? Но я же не могу вот так, за здорово живёшь, прийти к ней и сказать: будь моей женой. Почему не могу? Да потому, что боюсь, как бы она в этом не увидела намёка на мадам - это во-первых. А во-вторых, ну кто я такой? Белоглазый финн, который с лошадью только и может разговаривать...

Да, они давно бежали навстречу друг другу...

...-Стой! Кто такая?
-Прибыткова я, с Успенки. Меня все знают.
-Откуда и куда следуешь?
-Домой иду. - Маруся инстинктивно понимала, что во время криков, перестрелок и баррикад правду полицейским не говорят. - Куда же ещё? Домой конечно.
-Что несёшь?
-Это? Утюг это. за утюгом к соседке бегала.
-В три утра? - офицер усмехнулся. - Покажи, что это за утюг.
И протянул руку. Возникла очень короткая пауза, и неожиданно загремел выстрел...

-Бо-о-о!
Нет, не "больно" она хотела крикнуть, а "Боря", но не крикнула: из горла хлынула кровь. И все остолбенели, все замерли, и никто ничего не успел сказать, как возле Маруси Прибытковой, бившейся в последних конвульсиях, оказался Теппо Раасеккола: они давно бежали навстречу друг другу...

Женька не расстраивалась. Она вообще никогда не расстраивалась. Она верила в себя и сейчас, уводя немцев от Осяниной, ни на мгновение не сомневалась, что все окончится благополучно.
И даже когда первая пуля ударила в бок, она просто удивилась. Ведь так глупо, так несуразно и неправдоподобно было умирать в девятнадцать лет…
А немцы ранили ее вслепую, сквозь листву, и она могла бы затаиться, переждать и, может быть, уйти. Но она стреляла, пока были патроны. Стреляла лежа, уже не пытаясь убегать, потому что вместе с кровью уходили и силы. И немцы добили ее в упор, а потом долго смотрели на ее и после смерти гордое и прекрасное лицо…