Завтра была война. Пятница. А Зори здесь тихие...

Это не вина, это — преступление.

Они жили единой жизнью, но смерть у каждого была своя.

— Ты не умеешь врать, девочка, — вздохнула она. — Конечно, это хорошо, но твоему мужу придется несладко.

Есть натуры, которые впитывают горе обильнее, чем радость...

Жизнь, как лес, прореживать надо, чистить.

Родина ведь не с каналов начинается. Совсем не оттуда. А мы ее защищали. Сначала ее, а уж потом канал.

А в голос всё-таки не читай: вечером воздух сырой, плотный тут, а зори здесь тихие… и потому слышно аж на пять вёрст…

Довел, стало быть, фашист Россию, если уж и девки за винтари ухватились.

Рыжая Комелькова, несмотря на все трагедии, была чрезвычайно общительной, веселой и озорной.

Могла нарожать Соня детишек, а те бы — внуков и правнуков, а теперь не будет этой ниточки. Маленькой ниточки в бесконечной пряже человечества, перерезанной ножом.