Дикое поле

Алги‑мурза с тоской вспомнил безумного русского, который разгуливал из‑за жары в одних тонких, похожих на женские шаровары, шелковых штанах, хорошо помогающих от чесотки, и такой же тонкой шелковой рубахе.
Этому, обуянному шайтаном ненавистному иноземцу настолько безразличны все правила приличия, что над ним никто даже не пытается насмехаться.
А вот ему, мурзе древнего богатого рода, показаться на людях без двух дорогих халатов, надетых один поверх другого – это просто позор. Настоящий позор – как бы при этом ни пекло солнце.

– Она сказала, как снести валы?
– Она… Она передала мне слова жизни.
– Чего‑чего? – скривился ифрит.
– Слова жизни. Ими можно оживлять мертвых…
– Это хорошо, – кивнул Тирц. – Это очень хорошо. Значит, я смогу убивать тебя снова и снова, а ты станешь произносить эти слова и оживать. Это просто здорово. Значит, сперва я смогу выпустить тебе кишки. Потом утопить в колодце. Потом большим камнем раздробить все кости на руках и ногах, все ребра и череп. Потом зарезать. Потом задушить. А после этого живьем закопать в землю. Да, это очень остроумная идея.

– Дашей меня звать. Из‑под Смоленска мы.
– А здесь откуда?
– Наложница я, у мурзы. Нас литвины взяли. Потом татарам отдали. Сказывают, на своих пленников выменяли.
– Понятно… – Юля поднялась на стременах, глядя вслед улепетывающему обозу. – Сейчас охрана спохватится, примчатся. Давай скорее на коня, и уходим отсюда.
– Зачем?
– На коня садись, и смываемся! – заторопила боярыня. – Ты что, в гареме остаться хочешь?
– А куда мне деваться? Мать еще три года назад от горячки умерла, отца литвины убили, братьев тоже в плен угнали. Подаяние просить Христа ради?
– К себе в усадьбу возьму, – пообещала Юля.
– Чтобы помыкали все? Нет, этого я в полоне уже натерпелась. Мурза уже сейчас меня с собой возит, остальных бросил. Через год старшей у него стану. – Глаза полонянки хищно блеснули. – Ребенка ему рожу – вообще, как шелковый станет. Нет, не поеду я с тобой, ратница. От добра добра не ищут.

Обычно даже во вспугнутых селениях всегда попадается какой‑нибудь дровосек, вернувшийся из чащи, отлучившаяся за ягодами баба или же кто, прозевавший тревогу. Но в этот раз не попался ни один пленник! А они требовались ногайцам для осады так же остро, как стрелы и сабли. Ведь благородный воин не станет марать свои руки работой – а работы при штурме много. Поэтому три сотни конников из пяти, что имелись в его распоряжении, Алги‑мурза отправил не в глупую беготню за одинокой девчонкой, а по дорогам и тропам: искать двуногую дичь.

Степная война не похожа на правильные европейские войны, которые вели с дурными соседями приграничные северные пятины. Здесь нет коммуникаций, по которым снабжается ушедшая в глубь вражеской страны армия, нет линий связи или следящих за порядком патрулей!
Степная армия врывается в атакуемые земли целиком не имея с родиной никакой пуповины. Она не пытается подчинить себе захваченные земли, навести на них свой порядок – она разоряет их, живет за счет врага, пожирая и истребляя, захватывая или портя все, до чего только может дотянуться.
А когда накопленные хозяевами припасы заканчиваются – просто откатывается назад, смывая с собой, словно половодье, все ценное, что только могла найти.

– Как ты смеешь, неверный…
– Заткнись и слушай, – прокусил Тирц желтую кожицу. – Мы будем ходить на русских два раза в год, весной и осенью. Во время посевной и во время сбора урожая. Мы просто не дадим им толком ни посеять хлеба, ни собрать. Лет пять таких набегов, и они начнут пухнуть с голоду и сами проситься в плен. Еще лет через пять мы без всяких битв и штурмов переедем в Москву, и ты сядешь на престол. А потом изживешь семя русское со света раз и навсегда, или я обижусь, и захочу уничтожить уже тебя… Ты меня понимаешь?