Жизнь Арсеньева

В неразделенной любви сокрыта сумасшедшая энергия, которой часто не обладает спокойное, уверенное счастье. Именно эта энергия так часто рождает великие произведения, в основе которых – подлинная тоска и боль, и упрямая вера. И страсть, едва сдерживаемая туго натянутой материей формы – например, слов.
«Жизнь Арсеньева» - это признание в неразделенной любви, в любви невозможной, потому что это глубокая, страстная любовь к тому, чего больше нет: к России, навсегда оставшейся в прошлом. К той стране, возвращаться в которую можно только в воспоминаниях. И в снах.

Чтобы притупить боль, Бунин просил читать ему железнодорожные расписания дореволюционных лет с советами приезжающим в «Белокаменную». Люди, желавшие войти к нему в доверие, знали, что лучший способ сделать это – приехать к Бунину с черным хлебом и антоновскими яблоками – живым, чувственным воспоминанием о вкусах и запахах канувшей в Лету России. Этих вкусов и запахов не было во Франции, царстве haute cuisine. Высокая кухня не помогала притупить боль изгнания.

Лучшим средством на время забыть об этой боли становились воспоминания, излитые на бумагу. Страстный во всем, Бунин неосмотрительно и яростно раздирал рану снова и снова, отдаваясь наркотическому наслаждению воспоминаний. В эмиграции он писал, писал и писал – всё об одном и том же: о прежней России.

Писал о том, что когда-то было, цвело, звенело – а теперь было мертво, мертво, как желтые камни афинского Акрополя. Это были самые роскошные в истории литературы некрологи, и самым роскошным из них стал роман – один из лучших текстов на русском языке – «Жизнь Арсеньева».

В «Жизни Арсеньева» Бунин воскрешал свои детство и молодость, и каждая неказистая черточка оставленного позади теперь казалась бесконечно прекрасной, болезненно прекрасной. В «Жизни Арсеньева» он воскрешал собственную жизнь, которая когда-то прежде не казалась особенно счастливой, а теперь, в магическом кристалле памяти, становилась волшебной и полной сокровищ. В этой книге воспоминаний из тумана прошлого вставала Россия, которой не было не только в то время, когда писалась эта книга, но и не существовало, возможно, никогда: чудесная страна, Земля Обетованная, далекий, потерянный Рай, Paradiso Perduto.

Когда о расставании с Россией еще не шло речи, то есть до революции, Бунин не считал ее раем. Его рассказы о тогдашней России часто были тяжелыми, шершавыми, мрачными текстами о свинцовых мерзостях русской жизни – «Деревня», «Хорошая жизнь». Поэзия нечасто проглядывала сквозь грязь и бедность крестьянской жизни. Конечно, и в той, прежней России, бунинское чутье на поэзию отыскивало блестки красоты, - но взгляд его был здрав и критичен, и поэзия не часто осмеливалась мерцать на страницах ранних бунинских вещей.

Теперь, в эмиграции, в прошлом не было ничего, кроме поэзии, молодости и счастья. Сила и боль неразделенной любви к утраченному навсегда затапливают страницы великого романа глубокой нежностью и сладкой печалью. Все, все без исключения теперь становится источником чувственного наслаждения: и морозная зима, сковывающая сном скучный уездный город (и сон этот мнится волшебным, а уездный город – сказочно уютным), и обжигающе холодная ключевая вода, и бедность покинутого отчего дома, от тоски по которой сжимается сердце… Все полнится счастьем: таинственные летние ночи и ранние осенние сумерки, весенние утра в облаке ранней зелени и розовые зимние рассветы… Послеполуденная нега украинского лета, прелесть первых погожих апрельских дней, и каждый выпитый в дешевом вокзальном буфете стакан горячего чая, и каждое прикосновение руки к девичьей, женской руке, и печаль и одиночество далекого детства – да, даже в этой печали, в этом одиночестве теперь отыскивается источник сладостной боли и ностальгии.

Бунин всегда славился необычайно острым, почти животным чутьем: он и сам, не стесняясь, пишет о том, что его зрение, слух, обоняние – сильнее, чем у любого другого человека. Чувственность его прозы достигает апогея в «Жизни Арсеньева», в которой картины былого встают до такой степени живыми, что читатель то и дело оказывается внутри книги – то входит с мороза в жарко натопленный ресторан, пахнущий блинами, то вдыхает горьковатые запахи ранней осени, глядя на блистающую на солнце легкую паутинку, лежа на спине на траве и глядя в бледное небо. То просыпается на рассвете в общем вагоне, залитом розовым огнем летнего раннего утра, садится на полу и смотрит в таинственно раскрытые, громадные глаза молодой крестьянки, которая тоже проснулась в этот час, тоже села на полу, и смотрит спросонья прямо в глаза молодому попутчику…

И за каждым словом, за каждой картиной этого приношения канувшему в Лету миру стоит, неотступная, горячая и страстная, безнадежная тоскующая любовь к каждой сухой былинке прошлого. Нет, Бунин, конечно, мужчина – он не будет, как три сестры, стенать «В Москву, в Москву!», - но от того, что он стремится сдерживать свою отчаянную страсть, она только туже натягивает материю текста: вот-вот порвется. И чтение этого текста доставляет одновременно необыкновенное наслаждение и боль: собственно, это те самые чувства, с которыми этот роман писался. Ты проникаешь внутрь романа, а роман проникает в тебя, прорастает в тебе, и хочется, чтобы это слияние с прекрасным текстом длилось, длилось и длилось… как свидание с волшебным призраком, воскрешенным силой бунинской любви, силой вырванным хоть ненадолго из объятий забвения и смерти.

Ценители творчества Бунина могут забросать меня тухлыми помидорами, но мне совершенно не нравится его манера из раза в раз, на каждый странице выделять не менее приличного абзаца на описание, восхищение и обожествление природы. Ветер, облака, солнце, воздух, вода.. да-да, это все я люблю, это прекрасно! Но на мой взгляд, этим чудным явлениям стоит уделять намного меньше внимания и печатных слов. За счет этого природного изобилия роман не понравился. Хотя нет, конечно не только за это. Мне еще кое-что не нравится у Бунина. Он как природу описывает- неспешно и поэтично, так и события людских будней. Скукота.