Избранные сочинения в 4 томах. Том 1. Рассказы. 1883–1887

Только вот по прошествии времени исповедаюсь я однажды у священника и вдруг такое мечтание; ведь священник этот, думаю, женатый, скоромник и табачник; как же он может меня исповедать и какую он имеет власть отпускать мне грехи, ежели он грешнее, чем я? Я даже постного масла остерегаюсь, а он, небось, осетрину ел. Пошел я к другому священнику, а этот, как на грех, толстомясый, в шелковой рясе, шуршит будто дама, и от него тоже табаком пахнет. Пошел я говеть в монастырь, и там мое сердце не спокойно, все кажется, будто монахи не по уставу живут. И после этого никак я не могу найти службу по себе: в одном месте служат очень скоро, в другом, гляди, задостойник не тот пропели, в третьем дьячок гугнивый… Бывало, господи прости меня грешного, стою это в церкви, а от гнева сердце трясется. Какая уж тут молитва? И представляется мне, будто народ в церкви не так крестится, не так слушает; на кого ни погляжу, все пьяницы, скоромники, табачники, блудники, картежники, один только я живу по заповедям. Лукавый бес не дремал, дальше-больше, перестал я петь в хоре и уж вовсе не хожу в церковь; так уж я об себе понимаю, будто я человек праведный, а церковь по своему несовершенству для меня не подходит

Убийство

Анюта, краснея, сняла юбку и теплые рейтузы, и стала на центр комнаты. Василий Дмитриевич подошел, холодными пальцами приподнял ее левую руку, изогнув немыслимым манером, а правую отставил немного в сторону.
— Ох, и петитная ты девица, Анюта! Обожаю таких.
Анюта нахмурилась и опустила глаза, подумав, что художник немедля начнет похабничать, наплевав на искусство. Но, обошлось. Она четверть часа смотрела, как он водит кисточкой, потом еще четверть разглядывала срамные картинки в рамках, боясь сдвинуться, и вскоре вся занемела. Василий Дмитриевич отложил кисть и объявил:
— Перерыв. Ложись Анюта, разомну.
Он показал на широкую и высокую кровать с горкой подушек.
Анюта попыталась влезть, но росточка не хватало, и художник подтолкнул ее, схватив за тощий зад. Анюта испуганно взвизгнула.
— Что ты, милая, не бойся. Художник, он же, как медик, его стесняться не надо. В силу профессии нам положено и не такое.
Василий Дмитриевич облизав пересохшие губы, положил руки на плечи Анюты, и стал разминать, спускаясь все ниже и ниже. Она заерзала, опасаясь, что художник сейчас ее снасильничает. Как в воду глядела.
Василий Дмитриевич спустил штаны, и, из под длинной байковой рубахи показался его могучий гриб с фиолетовой шляпкой.
— Вот, девонька, смотри, какой ладный! Пошутим малость, и опять за работу.
Анюта повернула голову и тихонько запричитала:
— Страх-то какой, Господи-Иисусе! Избави, мя Господи….
Художник взгромоздился на Анюту, придавив тучным телом, и упер свой уд между ее ног. Анюта жалобно всхлипнула. Не прошло и минуты, как он нашел дорожку и вошел во влажную теплоту. Анюта еще усерднее зашептала молитву об избавлении, и заохала.
— Василь Дмитрич, родненький! Больно!
— Терпи, красавица!
Художник довольно закряхтел, и разрешился семенем, истово толкая свой могучий отросток Анюте в лоно, пока она как кошка драла ногтями ватное одеяло.