Игрок. Село Степанчиково и его обитатели. Записки из подполья

Мне каждый раз очень сложно писать отзывы на подобную литературу. Вот вроде есть идея. Глубокая, любопытная, понятная всем. Идея, о которой интересно порассуждать в контексте "А вот я бы..." Есть главный герой, очень гиперболированный, но тем не менее, каждый найдет в его образе что-то похожее на себя. Я вот нашла с первых же страниц. Вот это вот мнение - "Я умнее всех остальных, я ДРУГОЙ" - это то, что сопровождало меня в период взросления. Но я (как думаю и многие) это переросла, а главный герой нет, поэтому-то нам так и неприятно читать о его жизни. Но! Самое сложное для меня - это язык. Вот очень мне трудно пробираться через все эти дебри русского и могучего с большой долей примеси философии. Мне кажется, пора вводить вознаграждение тому, кто сможет написать что-то типа "Философия для чайников. Простым языком для самых медленных". Я бы купила:) В общем, в очередной раз убеждаюсь, что дядя Федор Михайлович и я - несовместимы. А жаль.

Книга о всепоглощающей власти игры над игроком, любви над человеком. Роман описывает превращение обычного человека, с вполне земными стремлениями в зависимого игромана, для которого самое главное – ставка в казино.
В книге очень ярко описан сам процесс игры, характер героев. Начинаешь переживать за них, как за родных. И хотя я совсем не азартный человек, но переживала за каждую ставку, а когда герой начинал выигрывать буквально кричала ему: «Стой! Хватит! Уходим от сюда!»
И все же, «Игрок» для меня как раз тот случай, когда в книге поднята актуальная проблема, но мне она не близка. Думаю он больше понравится тем, кто ближе знаком с азартными играми. Тем не менее, читать стоить всем.

Гротескно, абсурдно и тем не менее более жизненно, чем может показаться. Ведь сколько в жизни таких, как Фома Фомич Опискин, манипуляторов с мещанско-барскими замашками?

Достоевский так тщательно препарирует эту историю, что в какой-то момент начинаешь задыхаться от смрада идолопоклонничества, от обилия речей в духе из пустого в порожнее... Но что самое интересное, коли такие Опискины живут и здравствуют, то не от того ли, что всегда найдётся благодатная публика, буквально нуждающаяся в таком "истинно богоугодном человеке"? Так что соглашусь с непостоянным, но порой метким в высказываниях Бахчеевым:

Начало романа мне показалось очень скучным, тяжелый витиеватый язык. Но все преображается с приездом бабуленьки, с этого момента роман начинает затягивать все сильнее и сильнее. Непростые отношения героев переплетенных между собой вносят некий оттенок загадки, детектива и триллера в сюжет. Описания поведения бабушки оживляют интерес к книге, она является ключевым героем. После ее отъезда, главный герой повторяет ее судьбу по рулетке, только в более растянутом по времени промежутке. В последней главе хорошо показана череда мыслей зависимого человека, такие мысли есть у каждого с зависимостью, неважно какой.
Очень жизненно описано поведение генералла, влюбившегося в девицу Бланше, очень интересно читать его поведение, зависимого от нее человека.

Многие люди знают Достоевского исключительно как религиозного писателя и моралиста. Так вот, эта книга показывает его с другой стороны - как автора произведения о мятущемся и безвольном человеке. Он совершенно никчёмное существо и такое существование для него извращенно сладостно. Он сам себе не нравится и ему нравится, что он не нравится.
Немало мыслей героя созвучны мыслям самого Фёдора Михайловича Достоевского. Противоречивая философия героя вообще очень интересна:

Мало того: тогда, говорите вы, сама наука научит человека (хоть это уж и роскошь, по-моему), что ни воли, ни каприза на самом-то деле у него и нет, да и никогда не бывало, а что он сам не более, как нечто вроде фортепьянной клавиши или органного штифтика; и что, сверх того, на свете есть еще законы природы; так что все, что он ни делает, делается вовсе не по его хотенью, а само собою, по законам природы. Следственно, эти законы природы стоит только открыть, и уж за поступки свои человек отвечать не будет и жить ему будет чрезвычайно легко. Все поступки человеческие, само собою, будут расчислены тогда по этим законам, математически, вроде таблицы логарифмов, до 108 000, и занесены в календарь; или еще лучше того, появятся некоторые благонамеренные издания, вроде теперешних энциклопедических лексиконов, в которых все будет так точно исчислено и обозначено, что на свете уже не будет более ни поступков, ни приключений.
Тогда-то, — это все вы говорите, — настанут новые экономические отношения, совсем уж готовые и тоже вычисленные с математическою точностью, так что в один миг исчезнут всевозможные вопросы, собственно потому, что на них получатся всевозможные ответы. Тогда выстроится хрустальный дворец. Тогда… Ну, одним словом, тогда прилетит птица Каган. Конечно, никак нельзя гарантировать (это уж я теперь говорю), что тогда не будет, например, ужасно скучно (потому что что ж и делать-то, когда все будет расчислено по табличке), зато все будет чрезвычайно благоразумно. Конечно, от скуки чего не выдумаешь! Ведь и золотые булавки от скуки втыкаются, но это бы все ничего. Скверно то (это опять-таки я говорю), что чего доброго, пожалуй, и золотым булавкам тогда обрадуются. Ведь глуп человек, глуп феноменально. То есть он хоть и вовсе не глуп, но уж зато неблагодарен так, что поискать другого, так не найти. Ведь я, например, нисколько не удивлюсь, если вдруг ни с того ни с сего среди всеобщего будущего благоразумия возникнет какой-нибудь джентльмен с неблагородной или, лучше сказать, с ретроградной и насмешливою физиономией, упрет руки в боки и скажет нам всем: а что, господа, не столкнуть ли нам все это благоразумие с одного разу, ногой, прахом, единственно с тою целью, чтоб все эти логарифмы отправились к черту и чтоб нам опять по своей глупой воле пожить! Это бы еще ничего, но обидно то, что ведь непременно последователей найдет: так человек устроен. И все это от самой пустейшей причины, об которой бы, кажется, и упоминать не стоит: именно оттого, что человек, всегда и везде, кто бы он ни был, любил действовать так, как хотел, а вовсе не так, как повелевали ему разум и выгода; хотеть же можно и против собственной выгоды, а иногда и положительно должно (это уж моя идея). Свое собственное, вольное и свободное хотенье, свой собственный, хотя бы самый дикий каприз, своя фантазия, раздраженная иногда хоть бы даже до сумасшествия, — вот это-то все и есть та самая, пропущенная, самая выгодная выгода, которая ни под какую классификацию не подходит и от которой все системы и теории постоянно разлетаются к черту. И с чего это взяли все эти мудрецы, что человеку надо какого-то нормального, какого-то добродетельного хотения? С чего это непременно вообразили они, что человеку надо непременно благоразумно выгодного хотенья? Человеку надо — одного только самостоятельного хотенья, чего бы эта самостоятельность ни стоила и к чему бы ни привела. Ну и хотенье ведь черт знает…