Гарденины

Признаки вновь наступавших отношений выражались в мелочах, черточках, в пустяках, но в конце концов складывалась иная жизнь.

- Выпиваете? - Рукодеев подморгнул Агею Данилычу и щелкнул пальцем по графину.

• Никак нет-с.
• Он у нас чудак, - сказал управитель, как бы извиняясь за Агея Данилыча.
• Уважаю! - внушительно заявил Косьма Васильич.

Рукодеев мутными глазами посмотрел на Николая.

• Смущаетесь, юноша? - сказал он с пьяною улыбкой и вдруг искривил рот

Кричат, шумят... К чему? Что хорошего? Я, голубенок ты мой приятненький, крика никак не могу выносить. Я робок. Ежели на меня цыкнуть покрепче, я прямо ослабну.

- Вот ловкая штучка!.. А это, позвольте спросить, стеклышко в ноже? Нож ведь для бумаги, но стеклышко?

• Хе-хе-хе... А вы приложите к глазу, посмотрите... на свет, на свет!.. Занятно?

Иногда то или иное огорчало его, причиняло ему чувство, похожее на чувство страдания, но это проистекало отнюдь не из размышления, а просто потому, что было неприятно,
невесело.

По утрам вода точно дымилась, все окутывалось густым низко стоящим туманом. Солнце прогоняло этот туман; наступал неприятно ясный день с каким-то холодным блеском, с какою-то болезненною, прозрачностью воздуха. Голые деревья странно и
грустно сквозили; проницательный запах увядания подымался отовсюду; обнаженный, обобранный простор полей бросался в глаза с раздражающею отчетливостью.

Есть у меня и собственные книги: два шкафа-с. Разумеется, подбор не особенный, - есть между прочим и Вальероль, однако могу снабдить и Дарвином.

• Роман-с?
• О нет, напротив. Рассказывается, в каком, например, смысле человек из обезьяны проистек. Такое и заглавие: "О происхождении человека".
• Но как же из обезьяны, Косьма Васильич, ежели человек сотворен в

- Почитываете что-нибудь? Подумываете, эдак, о вопросах?

• О, я очень люблю читать. Но негде доставать книги-с. Вот у волостного писаря "Евелину де Вальероль" выпросил, но между прочим без конца. Ужасно интересно, а все без конца как-то неловко-с.

В Гарденино так редко заезжали посторонние люди, гарденинская жизнь так была однообразна и тиха, что обыкновенно каждое появление нового человека встречалось Николаем как самый радостный праздник. Новый человек приносил с собою как бы частицу иного, не гарденинского мира, и если Николаю казалось иногда, что жизнь того не известного ему мира походит на шумное море, то с новым человеком точно вбегала волна в мертвое гарденинское затишье.