Дом о семи фронтонах. Новеллы

Так при столкновении с действительностью вдребезги разбиваются и гибнут замыслы, которым воображение придавало невыразимую прелесть и ставило превыше всех людских ценностей. Поэтому тот, кто наделен истинно творческим гением, должен обладать твердостью характера, несовместимой, казалось бы, с его уязвимостью, должен хранить веру в себя, невзирая на скептическую толпу, что подрывает ее вечным своим недоверием, должен стоять один против всего людского рода и быть единственным приверженцем и своего дарования, и своих творений.

- Неужели нам никогда не удастся освободиться от пресловутого Прошлого? - воскликнул он все с той же горячностью. - Оно придавило Настоящее, словно труп великана. В самом деле, молодому великану приходится тратить силы на то, чтобы сбросить с себя мертвое тело давным-давно умершего деда, которого надобно лишь предать земле. Вы только задумайтесь над этим! Неужели вас не удивляет, какими рабами Прошлого все мы являемся? Иначе говоря, Смерти, если уж выражаться точнее.

• Мне это вовсе не кажется, - заметила Фиби.
• А вы посмотрите, - продолжал Холгрейв, - человек, составивший завещание перед смертью, распоряжается состоянием, которое уже ему не принадлежит; если же он умирает, не доверив бумаге последнюю волю, его наследство делится в соответствии с законами, выдуманными людьми, которые умерли еще раньше него. В суде у нас заседает мертвец, а живые судьи только и делают, что выполняют и твердят, как попугаи, его решения. Мы читаем книги мертвецов, смеемся над шуточками мертвецов и плачем над их высокопарными тирадами. Нас одолевают душевные и физические недуги покойников, и умираем мы от тех же лекарств, при помощи которых покойные доктора сводили в могилу своих пациентов. Мы молимся вечному господу богу, исповедуя веру и блюдя религиозные обычаи мертвецов. И стоит нам что-либо взяться делать по собственному почину, как ледяная десница мертвеца останавливает нас. Куда мы ни обратим наши взоры, всюду перед нами мучнисто-бледное, неумолимое лицо мертвеца, от которого холодеет сердце. Мы и сами должны умереть, чтобы как-то проявилось наше воздействие на этот мир, который будет тогда принадлежать уже не нам, а другому поколению, в чьи дела мы не имеем ни малейшего права вмешиваться. Кроме того, мы даже обитаем в жилищах мертвецов, вроде этого Дома о семи фронтонах.

Подобно всем богачам, домогающимся почетных должностей в республиканском государстве, своим простым, благодушным обхождением с простолюдинами он как бы просил прощения за огромные доходы, процветание, высокое положение, и чем неприметнее человек встречался ему, тем непринужденнее и приветливее он раскланивался с ним; таким обхождением судья словно подчеркивал, что хорошо знает себе цену, - подчеркивал столь же явно, как если бы перед ним бежала толпа лакеев и расчищала ему путь. [о судье Пинчене]

– Вы заставите меня следовать за вами по путям, ещё не проложенным. Я не в состоянии этого сделать. Я упаду и погибну!
– Ах, Фиби! – воскликнул Холгрейв со вздохом, сквозь который прорывался невольный смех. – Всё будет совсем иначе, нежели вы воображаете. Человек счастливый не стремится вырваться из привычной обстановки. У меня есть предчувствие, что с этого времени мне предназначено сажать деревья, возводить ограды – может быть, даже построить дом для другого поколения. Ваше благоразумие будет подавлять мои эксцентричные стремления.

Присутствие этого мёртвого человека набросило огромную тень на всё видимое; он делал мир, доступный моему сознанию, сценой преступления и возмездия ещё более ужасного, чем само преступление. Это чувство лишило меня моей юности. Я не надеялся уже вернуться к ней. Мир стал для меня страшным, диким, злым, враждебным; моя прошедшая жизнь представлялась мне одинокой и бедственной, будущее казалось моей фантазии мглой, которой я должен был придать какие-то мрачные формы. Но, Фиби, вы перешагнули через порог, и надежда, сердечное тепло и радость вернулись ко мне вместе с вами. Мрачная минута сделалась вдруг лучезарной. Неужели я должен упустить её, не произнося ни слова?.. Я люблю вас!