
Азбука-классика (pocket-book) — Классика XX века
Antigo
- 390 книг

Ваша оценкаЖанры
Ваша оценка
Проза поэтов - это всегда для меня что-то необычайно прекрасное по слогу, стилю, заложенным смыслам и глубокому посылу. Это всегда открытие: ты будто видишь любимого автора с новой, незнакомой стороны. И восхищаешься при этом им словно тем самым незнакомцем, забывая подчас, что связывают вас годы дружбы. Именно годы (я не преувеличиваю) Иосиф Бродский является моим любимым поэтом (одним из, если быть точнее): многие из строчек уже давно впитало в себя мое благодатное сердце, сделав их родными. И вот теперь - с опозданием, правда - познаю его эссеистику, не менее чудную и вдохновляющие, чем мириады поэтических строчек, разбросанных по сборникам и моей памяти.
"Набережная неисцелимых" - это признание в любви (а разве у истинных поэтов может быть иначе?), в качестве объекта сего необъятного чувства неожиданно выступает не женщина - конкретная или мифическая, абстрактная муза. Нет, все сложнее и проще одновременно: Бродский отдает дань почтения, уважения, благодарности и нежный трепет городу. В первый раз в своей жизни я читаю оду поклонения городу в прозе. Я никогда не была в Венеции, но, читая Бродского, влюблялась в набережную, атмосферу, людей, историю этого удивительного места. Раз оно вдохновляет на такие красивые строки, оно действительно удивительное. Наивно полагала ранее, что подобные посвящения можно писать только родине. "Можно" не в смысле разрешения. "Можно" - в смысле хватит ли сил, способностей, вдохновения у автора на то.
Вдруг оказалось, что можно. Можно находить вдохновение даже вдали от родных, близких и знакомых мест, можно ткать строчки восхваления из нитей разрывающих сердце и душу разочарований, можно заинтересовать читателя чуждым ему городом, можно сделать так, чтобы он зачарованно смотрел тебе вслед, боясь пропустить хоть слово из твоего горького подчас монолога, рассказа о личном, в котором занятного мало - трагедии и печали, разочарования в людях, стране...
Можно увлечь своими в сущности бессвязными мыслями, сделать это так умело, чтоб читатель остался в восхищении и требовал еще. Вот только понимаешь, что продолжения не будет: излившаяся горечь растерзанной души перетечет в другие - читающие - души. Город, когда-то приютивший и подаривший вдохновение одному очень талантливому мужчине, все так же останется стоять, навеки запечатленный и прочно запечатанный в рамках одного красивейшего эссе, в котором поэт обнажает душу, подавая пример столь же творческим людям - пример, как находить вдохновение повсюду и в любых жизненных обстоятельствах.
Ах эта музыкальность прозы! Разве можно сказать прелестнее о городе? Разве можно подобрать более точные детали? Казалось, Бродский передавал свои воспоминания мне - яркими вспышками-образами...
Поминутно замирала от восторга, перечитывая особо понравившиеся места из книги, многое хотелось беззастенчиво забрать с собой, в память и на века. Память, впрочем, впитывала все и без моей на то подсказки: больно образы были ярки и смелы.
Я в самом деле открыла для себя нового Бродского, более разговорчивого и все такого же загадочного. Эссе перемежается в том числе и его размышлениями о жизни. Бродский-человек, как оказалось, не менее интересен мне, чем Бродский-поэт.
К прочтению рекомендую, особенно таким же верным поклонникам его поэтического дара. А также всем любителям красивой и тонкой (во всех смыслах) эссеистики: вы можете вообще не знать, кто такой Бродский и чем он знаменит, но эссе может покорить глубиной мысли и красотой слога.
Однозначная пятерка, немедленно - в любимые, с пропиской в сердце и, надеюсь, в памяти.

Непонятное дело - Бродским я увлекалась много лет, а "Набережная" - первая книга его у меня на полке. За то спасибо extranjero , чей совет на флэшмобе, и Iroh - за книженьку.
Было время - второкурсное, максималистское время, когда на пятитомник, естественно, не хватало, однотомника, естественно, не хотелось, а в формате "наизусть" существовали три поэта - Оден, Фрост и Бродский. Word их фамилий не знает, подчёркивает, предлагает варианты: вместо "Оден" - "годен", "моден" и "доен", вместо "Фрост" - "рост", "фронт" и "прост", а вместо "Бродский" - к прискорбию, "броский", "уродский" и "юродский". Word - американец по происхождению, его пристрастия объяснимы. И всё же он дурак и хам.
Хотя бесчувственному телу
Равно повсюду истлевать,
Теперь вот и Бродский спит на Сан-Микеле. А ведь не хотел выбирать ни страны, ни погоста. Очень меняется восприятие "Набережной", если учесть, что она - восторженная хвала собственной усыпальнице.
И всё же - почему Венеция? Воспетая... кем только не воспетая - от Жорж Санд до Семёна Кирсанова (и самые лучшие главы - её, и самое прекрасное стихотворение - его!). Захватанная миллиардами рук. Исщёлканная миллиардами фотоаппаратов. Исхоженная такими туристическими толпами, что как мосты не стёрлись до полупрозрачности. Смерть - Венеция. До тебя умирали, и после тебя будут умирать, но твоя смерть - единственная и неповторимая. Смерть - Венеция, смерть - в Венеции, но об этом тоже кто-то писал.
Отчего же Венеция? Оттого, что Ленинград - похож?
Вот почему люди, только попав сюда – в первую очередь женщины, но мужчины тоже, – оголтело атакуют прилавки. Окружающая красота такова, что почти сразу возникает по-звериному смутное желание не отставать, держаться на уровне.
На каждом карнизе, почти над каждым входом видишь либо его [львиную] морду с человеческим выражением, либо человеческую голову с чертами льва. Обе, в конечном счете, имеют право зваться чудовищами (пускай добродушными), ибо в природе никогда не существовали.
Вода равна времени и снабжает красоту ее двойником. Отчасти вода, мы служим красоте на тот же манер. Полируя воду, город улучшает внешность времени, делает будущее прекраснее. Вот в этом его роль во вселенной и состоит. Ибо город покоится, а мы движемся.
Я потом ещё найду цитат - хлёстких, жёлчных, остроумных фраз, характерных для эрудита-самоучки: "От Эзопа до Зенона, всё, что нужно джентльмену..." По-английски смешнее, потому что from Aesopus to Zenon,from A to Z. А как по-русски? От бесспорного Аристотеля до... Ямвлиха? Зачем джентльмену Ямвлих?
Так я потом ещё найду цитат, и мы вместе будем восхищаться тонким умом, и юмором, и чем там ещё полагается восхищаться в эссе. А пока - время перечитывать, перезаучивать.
На Васильевский остров
Я приду умирать.
Не пришёл.
Хотя бесчувственному телу
Равно повсюду истлевать...
Равно?

«Набережная неисцелимых» – автобиографическое эссе Иосифа Бродского, написанное в конце 80-х и впервые опубликованное в 1991 году.
Несмотря на отсутствие как таковых элементов сюжета (завязка, основная часть, развязка), история всё же прослеживается. Всё начинается с приезда Бродского в зимнюю Венецию: он рассказывает, когда и почему любит этот город, как складывались его визиты, с чего всё началось. Дальше идёт множество зарисовок: город, люди, случайные эпизоды, вода, воспоминания.
Я влюбилась в это эссе ещё до чтения: услышала как-то пару строк и всё. После чтения всё также: я влюбилась в сам текст, я влюбилась в Венецию. Структура свободная, ассоциативная, но абсолютно логичная внутри мира автора.
Слог потрясающий. На русском он звучит роскошно, на английском (у меня двуязычный вариант книги) сложнее, из-за редкой лексики, но всё равно невероятно красиво. Иногда приходилось притормаживать, но это только усиливало погружение.
Атмосфера абсолютная магия. Такое ощущение, что идёшь рядом с Бродским по узким улочкам, слышишь, как вода шлёпает о камень, разговариваешь с ним.
Темы: время, старение, одиночество, свобода, память, смерть, культура, язык, связь человека с местом.
Под конец я устала от английского, но не хотела, чтобы книга заканчивалась. Финала как точки нет. Ты закрываешь книгу так же, как город растворяется в тумане.
«Набережная неисцелимых» – книга о любви к городу, который не твой родной, но почему-то близок тебе по духу. О месте, в которое возвращаешься мысленно, даже если никогда там не жил.

Похоже, счастье есть миг, когда сталкиваешься с элементами твоего собственного состава в свободном состоянии.

Я не праведник (хотя стараюсь не выводить совесть из равновесия) и не мудрец; не эстет и не философ. Я просто нервный, в силу обстоятельств и собственных поступков, но наблюдательный человек. Как сказал однажды мой любимый Акутагава Рюноске, у меня нет принципов, у меня есть только нервы.

Слезу в этом месте можно ронять по разным поводам. Допустив, что красота есть распределение света самым благоприятным для нашей сетчатки образом, получаем, что слеза есть расписка в неспособности сетчатки и самой слезы эту красоту удержать. Любовь, в общем, приходит со скоростью света; разрыв – со скоростью звука. Падение скорости от большей к меньшей и увлажняет глаз. Поскольку ты сам конечен, отъезд из этого города всегда кажется окончательным; оставив его позади, оставляешь его навсегда. Ибо отъезд есть ссылка глаза в провинцию прочих чувств; в лучшем случае, в расселины и расщелины мозга. Ибо глаз отождествляет себя не с телом, а с объектом своего внимания. И для глаза, по соображениям чисто оптическим, отъезд означает не расставание тела с городом, а прощание города со зрачком. Так и удаление того, кого любишь, особенно постепенное, вызывает грусть, независимо от того, кто именно и по каким причинам реально движется. Сложилось так, что Венеция есть возлюбленная глаза. После него все разочаровывает. Слеза есть предвосхищение того, что ждет глаз в будущем.












Другие издания


