Сёгун. В 3 книгах. Книга 3

Кику вернулась с ларцом, внутри обитым шелком, открыла его и вынула внушительного размера пенис, вырезанный из слоновой кости, и другой, эластичный, из материала, которого Блэкторн никогда не видел. Она небрежно отложила их в сторону. – Это обычные харигата, Андзин-сан, – пояснила Марико, не задумываясь. Ее глаза были прикованы к другим предметам. – Это… на самом деле? – растерялся Блэкторн. – Матерь Божья! – Обычные харигата, Андзин-сан. Конечно, у ваших женщин они тоже есть. – Конечно нет! Нет, у них такого нет, – добавил он, пытаясь не терять чувства юмора. Марико не могла поверить его словам. Она перевела их Кику, которая удивилась не меньше. Куртизанка что-то долго говорила, а Марико кивала. – Кику-сан это кажется очень странным. Я должна согласиться, Андзин-сан. У нас почти каждая женщина пользуется ими, чтобы снять напряжение, без всякой задней мысли. Как еще может она оставаться здоровой, если рядом нет мужчины? Вы уверены, Андзин-сан? Вы нас не обманываете? – Нет. Я… э… уверен, что наши женщины их не имеют. Это было бы… Боже мой… Ну, мы… Они ничего такого не имеют. – Без харигата жизнь должна быть невероятно трудной. Мы говорим, что харигата подобны мужчинам, но лучше их, потому что это копия их лучшей части, без всего остального. Не так ли? Они превосходны, потому что не все мужчины имеют силу харигата. Они нам преданы и никогда не пресыщаются нами, как мужчины. Они могут быть любыми – грубыми или мягкими. Андзин-сан, вы обещали, помните? Про юмор! – Вы правы, – ухмыльнулся Блэкторн. – Конечно, вы правы.

Это одна из двух главных причин, почему тайко не принял христианства. Эта глупость с разводами и шестая заповедь: «Не убий». Отец-инспектор ездил в Рим, хлопотал о том, чтобы для Японии отменили правило о разводах. Но его святейшество папа ответил отказом. Если бы его святейшество дал согласие, я считаю, что тайко крестился бы, даймё приняли бы истинную веру и вся наша земля была бы христианской. Вопрос о шестой заповеди не представлял особенной важности, потому что на самом деле никто ее не соблюдает, по крайней мере христиане. Такая маленькая уступка, так ведь?

– Видите ли, Андзин-сан, – сказала Марико в тот необыкновенный вечер, когда они прикончили последнюю из множества последних бутылочек саке и он жаловался на невозможность уединиться: вокруг всегда люди, стены бумажные, всюду глаза и уши. – Здесь вы должны научиться создавать себе уединение. Мы с детства научены укрываться внутри себя, создавать непроницаемые стены, за которыми и живем. Иначе мы бы, конечно, сошли с ума, поубивали друг друга или самих себя. – Какие стены? – О, мы владеем бесконечными лабиринтами, где можно спрятаться, Андзин-сан. Ритуалами, обычаями, всевозможными табу. Даже наш язык, в отличие от вашего, имеет нюансы, которые позволяют нам вежливо избегать вопросов, если мы не хотим отвечать на них. – Но как отгородиться от того, что слышишь, Марико-сан? Это невозможно. – Напротив, очень легко, если упражняться. Конечно, мы осваиваем это искусство, едва начав говорить, так что для нас оно уже вторая натура. Как еще могли бы мы выжить? Сначала мы учимся очищать сознание от людей, помещая себя в другую плоскость. Тут очень помогает созерцание заката или если сосредоточиться на шуме дождя. Андзин-сан, вы замечали, что дождь звучит по-разному? Если вы действительно слушаете, настоящее исчезает, так ведь? Слушать, как опадают лепестки с цветов и растут камни, – исключительно полезные упражнения. Конечно, суть не в том, что вы постигаете предметы. Они только знаки, послания вашему хара, вашей сердцевине, призванные напомнить о бренности бытия, помочь обрести ва, гармонию, Андзин-сан, совершенную гармонию, самое сокровенное начало японской жизни, все искусство, все… – Она рассмеялась. – Теперь вы видите, что я выпила слишком много саке. – Кончиком языка она соблазнительно дотронулась до губ. – Я шепну вам по секрету: не обманывайтесь насчет наших улыбок и мягкости, нашего церемониала, поклонов, ласковости и внимания. Мы, скрывающиеся за всем этим, можем быть в миллионах ри, в безопасности и одиночестве. Вот к чему мы стремимся – к забвению. Одна из древнейших наших поэм – она содержится в «Кодзико», первой нашей хронике, которая была составлена около тысячи лет назад, – возможно, объяснит вам, что я имею в виду: Восемь облаков поднялось, Чтоб было за чем спрятаться влюбленным. Восьмислойный заслон в провинции Идзумо Скрывает эти восьмислойные облака. О, как чудесен этот восьмислойный заслон! Мы бы, конечно, сошли с ума, не будь этого восьмислойного заслона, наверняка!

«Нападающие» набрали скорость, «защитники позиций» стояли под знаменами своих военачальников, по обыкновению глумясь над «врагом», растянувшись в свободном строю шеренгой в три или четыре ряда. Скоро «атакующим» предстояло спешиться на расстоянии полета стрелы, чтобы самые храбрые воины с обеих сторон, напустив на себя свирепый вид, подступились к противнику и бросили ему вызов, утверждая свое превосходство и благородное происхождение самой оскорбительной бранью. Начало сражению давали отдельные вооруженные стычки, в которые постепенно втягивалось все больше бойцов, пока один из военачальников не отдавал приказа об общей атаке. Тогда уже каждый сражался сам по себе. Обычно сторона, имевшая численное превосходство, брала верх, и тогда в бой вводились свежие силы, чтобы биться, пока один из противников не даст слабину, пока несколько кинувшихся наутек трусов не подтолкнут все войско к паническому массовому бегству, обеспечив победу врагу. Обычным делом была измена. Иногда целые полки по приказу командира принимали сторону противника, приветствуемые как союзники – всегда желанные, но никогда не пользующиеся доверием. Порой побежденные полководцы командовали отступление, чтобы перегруппировать силы для новой схватки. Случалось, что терпящие поражение рубились до последнего вздоха или со всеми положенными церемониями совершали сэппуку. В плен сдавались редко. Некоторые просились на службу к победителям, и, бывало, их принимали, но чаще им отказывали. Смерть была уделом побежденных: быстрая и почетная – для смельчаков, позорная и долгая – для трусов. Так протекали все сражения в этой стране, даже самые большие битвы. Здешние воины мало чем отличались от чужеземных солдат. Разве что свирепым нравом и небывалой, неведомой остальному миру готовностью сложить голову за своих господ.