
Зелёная серия
zlobny_sow
- 160 книг

Ваша оценкаЖанры
Ваша оценка
На первый взгляд, в этой книге нет ничего особенного, что выделяло бы ее из ряда других хороших книг о природе. Просто воспоминания об экспедициях, о наблюдениях и поисках, просто дневниковые, ни на что великое не претендующие размышления о жизни, о Боге, об отношениях с людьми…Не Достоевский, не Толстой, не учебник жизни.
Но в «Фасциатусе» есть то, что бесконечно дорого и близко мне - "гибриду филолога и орнитолога" - и что так редко встречается в литературе вообще и в современной литературе в особенности: восприятие мира как Целого, с четким – насколько это возможно – разделением добра и зла, но без разделения на «высокодуховное» и «низменно-материальное», радостное познание гармонии красоты и красоты гармонии, причем познание не умозрительное только и не основанное на одних только эмоциях, а – научное. Мир глазами ученого, не «физика» и не «лирика», а человека, изучающего мир во всей его полноте.

Ты знаешь, каждый день, когда я в поле один и не отвлекаюсь на разговоры со спутниками, обычно уже после работы, во время пешего перехода по дороге домой, у меня вдруг наступает такой момент, когда внимание смещается от птиц и вообще от наблюдаемого вокруг (хоть и продолжаю по пути наговаривать рутинные наблюдения) на иное, находящееся в другом измерении.
Словно проворачивается кольцо фокусировки какого-то невидимого внутреннего объектива, размывая один пласт восприятия, продолжающего существовать как бы по инерции, и делая резким другой. Когда центральное место в голове постепенно занимает возникающее ниоткуда труднопередаваемое ощущение мыслей и чувств ни о чем конкретно, но обо всем сразу. И когда в толще этого всего без труда наводишь резкость на что угодно. Знакомо тебе это?
Вроде и не думаешь, концентрируясь, ни о ком в отдельности, но при этом видишь мысленно сразу все любимые лица...
Не вспоминаешь прошлое, но чувствуешь своими давнишними, еще детскими фибрами былую заботу родителей о себе маленьком, вспоминая их в своем детстве, бывших тогда лишь чуть старше, чем сам сейчас...
Не скучаешь по женщине, но ощущаешь, с мурашками по коже, обволакивающий и удушающий восторг прикосновения тела к телу, проникновения ладони в ладонь...
Не обдумываешь текст, но при этом непроизвольно перебираешь слова, которые потом напишешь...
Не мучаешься былыми ошибками, но вновь испрашиваешь извинения у тех, кого когда-то обидел, или удивляешься своей былой глупости...
Или вдруг выхватывает память из прошлого какой-то эпизод, что-то, казавшееся раньше незначительным, второстепенным, лишь мелькнувшим незаметно, и превращает его в очень важное, поражающее многоцветием и значимостью...
И все это в ритме шагов («клик-клик» — шагомер); и на фоне яркого солнца сверху; зеленой весенней травы под ногами; привычных позывов хохлатых жаворонков из-за холма; запаха полыни; и непроизвольно звучащей изнутри, снова и снова, совершенно нестроевой мелодии: «...цвет небесный — синий цвет — полюбил я с малых лет... — с детства он мне означал — синеву иных начал... — и теперь — когда достиг — я вершины дней своих — в жертву остальным цветам — голубого не отдам...»

Когда ехали сегодня с Овезом, опять поймал себя на том, что масштаб восприятия окружающего скачет у меня от вселенского до микроскопического в одно мгновенье. Еду, смотрю на небо, на солнце, на горизонт, на горы вдалеке, на холмы поблизости. Непроизвольно ощущаю светило с планетами вокруг; всю Землю целиком — как одну из этих планет; Евразию на Земле; Копетдаг в масштабе континента; горные хребты, долины между ними; Чандыр и другие реки, текущие по этим долинам…
Потом взгляд сам цепляется за хилый мак у дороги: тонкая ножка, алый венчик с черной серединкой. Смотрю на него из кабины одну секунду, он — как центр Вселенной. А вокруг — сотни тысяч таких же маков.
Рядом камень торчит из лёссового обрыва. Таких обрывов вижу десятки с одной точки, сотни за пять минут, значит, похожих камней вижу тысячи, но ведь этот камень — особый камень! С железистыми подтеками, с неровным отбитым краем.
Ишак бредет по дороге; топор у него привязан на седле; серая лохматая веревка тянется от уздечки, белесый развод от высохшего пота на рубахе у туркмена, идущего рядом с ишаком и держащего эту веревку в руке.
И словно внутри всего этого, в каждой детали (вне зависимости от ее размера): в каждой горе, в каждом камне, в каждом цветке, в узле на затертой веревке, в летящей пчеле, в невидимой пылинке на дороге — словно хранится внутри всего этого некое Важное Обо Всем, — все, что мы уже знаем и чего еще не знаем про весь этот мир, про все другие миры, про будущее, про прошлое и про все вообще...
И словно все эти Части соединяются между собой в некое единое Целое почти воочию видимыми мне сейчас бесчисленными связями: хитросплетением чувств, мыслей, слов, химических реакций, молитв, снов, физических и божественных законов...














Другие издания
