
Ваша оценкаЖанры
Рейтинг LiveLib
- 547%
- 437%
- 313%
- 22%
- 11%
Ваша оценкаРецензии
Аноним6 марта 2014 г.Читать далееПомните знаменитую сцену из фильма «Матрица», где Морфеус предлагает Нео таблетки: синюю, чтобы все забыть или красную, чтобы все узнать.
– Ты здесь, потому что ты все время ощущал, что мир не в порядке, – говорит Морфеус. – Эта мысль, как заноза, в мозгу. Она сводит с ума. Правда?
Нео кивает.
– Ты ведь понимаешь, о чем я говорю? – спрашивает Морфеус.
– Матрица? – говорит Нео.
– Правильно. Ты ощущаешь матрицу везде. Целый мир, надвинутый на глаза, чтобы спрятать правду.
– Какую правду?
– Что ты просто раб, Нео. Как и все, ты с рождения – в цепях. В темнице разума. Невозможно объяснить, что такое матрица. Ты должен увидеть это сам.А теперь представьте, что в кресле Морфеуса сидит Лев Николаевич Толстой, а напортив него – Нехлюдов. «Примешь синюю таблетку, и все останется, как прежде. Примешь красную таблетку – войдешь в страну чудес», – говорит Толстой. А точнее, – в страшный мир, в Россию, с которой сняли красивое платье, а под ним не оказалось кожи. Только голое кровоточащее тело и абсолютное страдание.
Мысль о «Матрице» пришла мне в голову, потому что перерождение главного героя в романе произошло уж слишком стремительно. За день до перелома он жил обычной жизнью праздного аристократа с деньжатами, любовницей и богатой невестой, как вдруг – оказался готов раздать все богатство и с котомкой отправиться в Сибирь, приносить себя в жертву. Русские писатели на такое превращение всегда тратили 500-600 страниц. А тут – одна секунда. Будто Нехлюдов и правда закатил красную таблетку, и пелена спала. Матрица российской жизни конца XIX века рассыпалась на пиксели.
Что мы живем неправильно, и социальная действительность наша устроена неправильно, Лев Толстой понял за десять лет до начала написания романа «Воскресение». Понял, что архитекторы этого мира, люди жадные, властолюбивые и порочные, пытаются аттестовать эту действительность как единственно возможную. И это лишь полбеды. Страшнее, что множество людей подобная ситуация устраивает, потому что легализует их жадность, властолюбие и пороки, признавая нормой. И все сосредоточено молчат, как в той сказке про голого короля. Толстому хотелось кричать, что король голый.
И Толстой кричал.
В 1882 году он написал «Исповедь», а в 1884 году – богословскую работу «В чем моя вера?» И еще тысячу страниц толкований Евангелия, критики догматического богословия и тому подобного. Он разработал свое учение до мелочей.
Но докричаться не удавалось.
Признаюсь, до меня – тоже. Я читал его богословские тексты. Головой понимал, что он пишет правильные вещи. Что Христос 2000 лет назад оставил людям заповеди: не противься злу, подставь другую щеку, просящему дай, возлюби врага. В них была великая логика. Но за все прошедшее время его заповеди никто не соблюдал. Вообще – ни разу! Может быть, только пара святых и блаженных. А весь «христианский мир» делал противоположное заповедям, прикрывая любое свое преступление именем Христа. Потому что все, что нас окружает, с точки зрения Толстого, – спокойствие, безопасность наша и семьи, наша собственность… все построено на законе, отвергнутом Христом, на законе: «зуб за зуб».По Толстому, мы живем в матрице. Культура, история, воспитание и образование, все это служит прочными опорами матрицы. Мы действуем как людоеды, как откровенные преступники, но никто этого упорно не замечает. Потому что так принято. Принято иметь людей в рабстве и отбирать у них деньги, принято получать награды и уважение за то, что убиваешь людей. Принято осуждать других и запирать их в клетки. Принято уважать богатых и унижать бедных.
Из старых социальных норм, из слов «так принято» сделаны решетки в темнице разума. Толстой выпускает Нехлюдова на свободу. И отправляет своего героя по России, с которой сорван покров. По России, увиденной отстраненным взглядом, ребенком, который еще не пошел на миллион компромиссов с совестью, инопланетянином, который не знает, как «принято» жить на этой планете.
Мы видим суд, нищую деревню, тучный город, кабинеты чиновников и гостиные аристократов, бесконечные камеры уголовников. Все показано глазами инопланетянина. И выглядит это настолько бесчеловечно, абсурдно и дико, что, кажется, эту планету уже не спасти.Знаете, бывает, что просыпаешься с чувством, что сделал что-то гадкое. Хотя, ничего не сделал. Это чувство нужно назвать синдромом Толстого. После прочтения «Воскресения» у меня появился такой синдром. Впервые отчетливо. Например, был я на вечеринке, веселился, знакомился с новыми людьми. Все, как всегда. А утром сделалось гадкое чувство. Наверное, потому что я пытался всем понравиться. Рисовался. Ведь если в нашем прекрасном обществе не принято чего-то стыдиться, это не значит, что тебе нечего стыдиться.
Во время чтения роман мне не нравился. Мне казалось, он недостаточно занимательный, что Толстой, как все старые морализаторы, вдалбливает свои душеспасительные идеи, не заботясь, чтобы читателю было интересно. Но к концу романа я понял, что он работает. Да-да! «В чем моя вера?» не работает. А «Воскресение» работает. Я начал меняться. Сознание мое, наверное, все-таки осталось прежним. Я не готов еще раздать деньги бедным и пешком уйти в Сибирь. Но «толстовский синдром», спасибо, маэстро, я получил. И «толстовскую прививку» ко всем лже-святыням и лже-величиям. Ведь существующие социальные институты, посты и «кресла» далеко не священны. А социальная жизнь с ее сомнительными законами и условностями не есть подлинная, настоящая жизнь. Особенно когда она не отвечает самым простым нормам человеческой морали.
2103,8K
Аноним1 декабря 2020 г.Ушедший странствовать от жены
Читать далееПризнаюсь, немало удивлен, что этот яркий и неординарный рассказ Толстого до сих пор обойден рецензентами. Что же, возьму на себя бремя первенства и сотру предательский нолик а графе "рецензии" у этого произведения.
У "Корнея Васильева" трудная судьба, известно, что Толстой 15 раз переписывал относительно небольшой рассказ, который уместился на 15 страницах, а вот объем его черновиков составляет целых 220 страниц. Да и вынашивал Лев Николаевич этот замысел более 20 лет, услышав сюжет от олонецкого сказителя В.П.Щеголенка, посетившего Ясную Поляну в 1879 году. В изложении Щеголенка прототип будущего рассказа носил название "Измена жены". Толстой же в своей записной книжке пометил его как "ушедший странствовать от жены". Эти факты говорят о том, что тема произведения была невероятно значимой для автора.
Так получается, что наравне с куда более известным рядовому читателю "Отцом Сергием", "Корней Васильев" в некоторой степени предопределил финальный эпизод судьбы самого автора. Из этих произведений становится ясно, что Толстой годами вынашивал идею побега из дома и ведения жизни странника. И даже просматривается причина, которая толкнула писателя на такой неординарный шаг - гнетущее напряжение в семейной жизни.
Рассуждения писателя о половом вопросе, о демоническом женском начале, оказывающем фатальное влияние на мужские судьбы, о борьбе с пороком и искушением, об истинной святости в миру, рождали желание претворить свои теоретические выкладки в практику. Но прежде чем решиться на смелый шаг, Толстой пережил многие аспекты предстоящего опыта, усердно работая над произведениями, в которых анализировал подобную ситуацию, и "Корней Васильев" ближе других подошел к рассмотрению мучившей классика проблемы.
Зажиточный тороватый мужик Корней Васильев узнав об измене жены, не смог себя сдержать, жестоко избил её, искалечил дочь, нагулянную супругой, и ушел из дома. Толстой предлагает читателю Корнея как очень неплохого человека, ставшего жертвой собственной несдержанности, но эта несдержанность спровоцирована изменницей-женой, которая не задумываясь разрушила жизнь своего супруга. Ведь после этого случая Корней уже не смог вести своего успешного бизнеса, удар, нанесенный женой, его подкосил - пошли неудачи, он запил - и вскоре превратился в нищего.
Через 17 лет постаревший и больной Корней, уже несколько лет, бродящий по Руси, приходит на родину, чтобы умереть. Вначале он полон ядовитой претензии к супруге, ставшей причиной его падения, но увидев её - состарившуюся и высохшую, не желающую его узнавать - он осознал, что в нем нет к ней злобы, угнетавшей его много лет, а появилась умиленная слабость. И когда "злобная старуха" гнала его со двора, как случайного попрошайку, он испытал еще большее чувство смирения и унижения, откровенно разрыдавшись. Так Толстой изобразил финальное просветление главного героя - Корней простил и прощение исцелило его душу, не имея ни к кому претензий, осознавая, что жизнь прожита, он уходит из жизни в доме той самой дочки, которой в детстве изувечил руку. Дочь тоже простила отца, а вот жена - Марфа - не успела.
Так Толстой тонко определил главного виновника старой семейной трагедии. Отторгнув вернувшегося супруга, прогнав его со двора, она не только не простила ему его необузданной жестокости, но и отказалась признавать свою вину, которая спровоцировала большую беду. У супругов Васильевых был шанс составить пару, подобную той, что живет в чеховской "Скуке жизни", но Марфа не смогла переступить через свою гордыню.
Но и до неё дошло что происходит, и осознав, что взаимное прощение в такой ситуации - единственно правильный выход, она поспешила в соседнюю деревню - к дочери, надеясь застать Корнея в живых, но уже не успела. Рассказ заканчивается словами: "Ни простить, ни просить прощенья уже нельзя было. А по строгому, прекрасному, старому лицу Корнея нельзя было понять, прощает ли он, или еще гневается". Марфа не успела простить и не узнала, что была прощена, оставшись с камнем на душе - со своим неотпущенным грехом...
1641,4K
Аноним29 ноября 2020 г.В поле бес нас водит, видно...
Читать далееЭта повесть при своем появлении наделал много шума, по сути это было художественное воплощение основы толстовской философии о единстве народа и о непротивлении злу насилием. Сразу же возникла оживленная полемика. Знаменитый критик Стасов писал дочери Толстого: «Мы тут все, вся Россия, а пожалуй и вся Европа, объедаемся теперь до обжорства, до положения риз новой книгой Вашего отца: «Хозяин и работник»... Какая скульптура!»
Да, действительно, получилась впечатляющая скульптурная композиция, включающая фигуру лошади. Но, кроме шуток, впечатляюще вылеплены купец Брехунов и его работник Никита. Никита здесь ключевая фигура, именно его отношение к жизни выражает более полно толстовское "непротивление злу". Никита - спокойный, добродушный человек вплоть до безмятежности, он доверчив, открыт для всех и, как говорится, не помнит зла.
Его хозяин - купец Брехунов - деловит, пронырлив, хитер, самолюбив. Но Толстой ставит этих разных героев в такую ситуацию, когда проявляются лучшие их качества, о которых их обладатели, возможно, и не догадывались. Никита принимает всё, что происходит как должное, он и смерть готов безропотно принять. Купец пытается бороться с обстоятельствами, демонстрируя изнанку своей натуры, будучи готовым на подлость и предательство. Но судьба распоряжается таким образом, что предательство не удается.
И тогда эгоистичный купец, проникнувшись молитвой к Николаю Угоднику, накрывает собой замерзающего Никиту и ценой своей жизни спасает того от смерти. Вот оно - единение народное - говорит автор, вот на что способен русский человек, если позволить быть ему самим собой - всё понимать и всё прощать. С Толстым можно было бы согласиться, если бы не ряд натяжек, ведь побег Брехунова мог быть удачным и тогда о каком единении можно было бы говорить. Да и в положении замерзающих хозяин и работник не оказались бы, если бы не зазнайство и излишняя самоуверенность хозяина, которого уговаривали, и в том числе Никита, не ехать в ночь в метель, и который трижды терял дорогу. Два раза обошлось, но этому купцу нужен был сказочный тройной повтор, и он в третий раз пустился наобум в пургу.
Да и спасти Никиту ценой собственной жизни купец не собирался, он просто пытался согреть работника, будучи уверенным, что ему самому ничего не сделается, ведь на нем было целых две шубы. Но лютый мороз коварен, он пробрался и под шубы, а когда Брехунов очнулся ото сна, было уже поздно, он только успел осознать, что всё кончено. Конец своего существования он принимает по-философски спокойно, однако при том характере, который он демонстрировал ранее, скорее всего, перед смертью он уже пребывал в измененном сознании.
Кроме философской составляющей повесть еще примечательна ярким художественным описанием метели и трагичной участи людей, сбившихся с пути и оказавшихся заложниками разбушевавшейся стихии. Тема русской метели лучше всего реализована Пушкиным и Львом Толстым, самые яркие её описания в русской литературе можно встретить в их произведениях. У Пушкина - это сцена из "Капитанской дочки" и "Метель" из повестей Белкина, у Толстого - своя "Метель" и вот эта повесть. А чуть позже свою лепту в развитие темы внесет молодой Булгаков, написав рассказ "Вьюга", в котором, кстати, вспомнит и толстовскую повесть.
Но это проза, а ведь у того же Пушкина были еще и стихи, помните:
«Эй, пошел, ямщик!..» — «Нет мочи:
Коням, барин, тяжело;
Вьюга мне слипает очи;
Все дороги занесло;
Хоть убей, следа не видно;
Сбились мы. Что делать нам!
В поле бес нас водит, видно,
Да кружит по сторонам.1481,4K
Цитаты
Аноним25 июня 2013 г.Люди, как реки: вода во всех одинаковая и везде одна и та же, но каждая река бывает то узкая, то быстрая, то широкая, то тихая, то чистая, то холодная, то мутная, то теплая. Так и люди. Каждый человек носит в себе зачатки всех свойств людских и иногда проявляет одни, иногда другие и бывает часто совсем не похож на себя, оставаясь все между тем одним и самим собою.
1453,7K
Аноним19 июня 2013 г.Два года не писал дневника и думал, что никогда уже не вернусь к этому ребячеству. А это было не ребячество, а беседа с собой, с тем истинным, божественным собой, которое живет в каждом человеке. Всё время этот Я спал, и мне не с кем было беседовать.
10014,5K
Аноним21 января 2012 г.Не чувствуешь любви к людям - сиди смирно.., занимайся собой, вещами, чем хочешь, но только не людьми.
811,1K
Подборки с этой книгой

Классики и Современники
Lyumi
- 330 книг
Моя книжная каша
Meki
- 16 163 книги

в ожидании
smile_my_love
- 263 книги

Русская литература на экранах кино и телевидения
Date
- 113 книг

Русская классика
rezvaya_books
- 159 книг
Другие издания























