
"... вот-вот замечено сами-знаете-где"
russischergeist
- 39 918 книг

Ваша оценкаЖанры
Ваша оценка
И да, и нет. И вроде как не очень увлеклась, а что-то зацепило так, что до сих пор вспоминается как уютная, домашняя книга.
Кстати, она для меня примерно то же, что "Кондуит и Швамбрания": не про меня и не для меня, но отмахнуться рука не поднимается.
Но главное, что я сейчас понимаю: эта книга скорее для взрослых, и вот именно сейчас мне и надо читать это мозаичное произведение: коротенькие воспоминания об одном, о другом, ассоциации, параллели, комментарии из взрослости в детство, переплетение детского и взрослого взгляда на жизнь и многое другое, что у меня-сегодняшней уж точно вызовет слезу умиления и узнавания.
А тогда, в мои лет 14, не вызвало...

Распространенная похвала книгам звучит как "ну в точности как в жизни!". Только в литературе никогда не бывает в точности, иначе получатся мемуары Василия Ивановича из анекдота ( Сел я на коня и поскакал: цок-цок, цок-цок, цок-цок.... И так двадцать страниц). "В точности как в жизни" в литературе означает перекроить эту самую жизнь и сделать швы незаметными. Высший пилотаж в любом мастерстве - выполнить трюк так, чтобы не бросалось в глаза, насколько трудно его исполнение.
"Волшебный рог Оберона" - воспоминания о детстве. Автор, вроде бы, не стал мудрствовать, а вспоминал как вспоминается: перескакивая с одного события на другое, из одного времени - назад, обратно и вбок. Мы ведь так и вспоминаем, верно?
Вот воспоминание о лошадке на колесиках, а вот - роликовые коньки и Нат Пинкертон. Вот ты маленький и мама рядом, а следующим всплывает почему-то гимназия, рискованные химические опыты, а мамы давно нет, мама умерла. Младший брат -одновременно и упрямый малыш, искавший на рождественской елке самый вкусный пряник, и обаятельный подросток, и погибший военный корреспондент.
И только дочитав до конца, понимаешь, как трогательно и стройно сложены кусочки воспоминаний в книгу.
«Память уничтожает время…»

Хоть я не добавляю в ливлиб книги, которые прочла до заведения этого аккаунта, но тут удержаться не смогла - это просто моя самая любимая книжка и образец жанра "воспоминания о детстве".
Сборник небольших зарисовок, эпизодов из детства автора. Почему они так трогают? Я думаю, что это попытка пожилого человека встретиться еще раз с давно ушедшими - родителями, младшим братом, временем, городом. Попытка рассказать что-то очень дорогое, любимое. И эта любовь - очень чувствуется. В деталях, в настроении, в тональности. Подкупает невероятно.
Сюда как никогда кстати подходит пушкинское, увиденное недавно в эпиграфе к Шмелеву:
Два чувства дивно близки нам -
В них обретает сердце пищу -
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
Конечно, Шмелев и Катаев совершенно разные. Но есть в них, как ни удивительно и общее - вот эта самая "любовь к родному пепелищу", высказанная в формате детских воспоминаний. Очень щемящая книжка.

Ловить воробьев на водку сделалось чем-то вроде общего поветрия среди всех мальчиков нашего города. Появились мальчики, которые божились и ели землю, что собственноручно поймали несколько воробьев на водку. Поддался этому поветрию, разумеется, и я. Желание собственноручно поймать воробья на водку сделалось моей навязчивой идеей, и я почувствовал, что не успокоюсь до тех пор, пока моя мечта не осуществится. Но возникал серьезный вопрос: где достать водку? В нашем трезвом доме ее не водилось. Запрещалось даже произносить это слово. Я знал, что обычно пьяницы покупают водку в монопольке, то есть в так называемой казенной винной лавке, и чаще всего распивают ее тут же на улице прямо из горлышка —буль-буль-буль-буль, —причем водка течет по бороде извозчика-пьяницы. Я знал, где помещается ближайшая монополька, но не имел представления, сколько стоит водка и продадут ли ее мальчику моего возраста, да еще и гимназисту, что строжайше запрещалось законом. Я навел справки у дворника и узнал, что водка бывает разная: «белая головка» и «красная головка», то есть запечатанная белым сургучом и красным сургучом. «Белая головка» считалась лучшей очистки и стоила дороже «красной головки» —водки плохой очистки. Я понимал, что воробьям все равно, на какую водку их будут ловить, поэтому решил купить «красную головку», если, конечно, мне ее в монопольке отпустят. Остановка была, как всегда, лишь за деньгами.

Буфет в фойе бельэтажа привлекал наше внимание и волновал, быть может, еще сильнее, чем действие на сцене. Нигде я не видел таких больших груш дюшес, от одного взгляда на которые рот наполнялся слюной, таких больших, обернутых серебряной бумагой шоколадных бомб с сюрпризами в середине, таких сводящих с ума пирожных, маленьких бутылочек лимонада —газес, которые стреляли своими пробочками, как пистолеты, а потом их горлышки с остатками проволочки слегка дымились, распространяя вокруг влажный, покалывающий запах лимона, наконец, не было ничего прекраснее театральных бутербродов, выставленных на прилавке буфета, в особенности маленьких круглых бутербродиков с блестящей, черной, как вакса, паюсной икрой по двадцать копеек за штуку, чего наше семейство не могло себе позволить. Вообще цены в буфете были нам недоступны. Как некую легенду я воспринимал слух о том, что большая груша дюшес стоит здесь один рубль. Это было выше моего понимания и окружало театральный буфет каким-то сказочным ореолом.












Другие издания


