Приключения Весли Джексона. Рассказы

И опять он на нее посмотрел, опять так же, и она улыбнулась ему так же, как он ей улыбнулся.
Она поняла. Это как с пианино. Он бы часами от него не отходил. И Эмме было очень приятно.

Его руки легонько прошлись по белым и черным клавишам, как руки настоящего пианиста, и она смотрела на них, и это ей было так странно. Было странно, потому что она чувствовала, что ему давным-давно надо бы про себя догадаться, а кому-то даже еще раньше надо бы про него догадаться. Такой человек должен уметь играть на пианино.

Джо сказал, что, поездив столько по белу свету, сколько поездил он, поневоле привыкаешь к тому, что утром познакомишься с кем-нибудь, а вечером, глядишь, его и в живых уже нет. Но я ответил:

—Никогда я к этому не привыкну.

― Սկսեմ հենց սկզբի՞ց, ― հարցրեց նա։

― Պարտադիր չէ, ― ասացի ես։ ― Սկսեք՝ որտեղից որ կցանկանաք։ Սկսեք վերջից և պատմեք՝ գալով դեպի սկիզբը։ Դուք նույնիսկ կարող եք նստել, եթե կցանկանաք։

― Շնորհակալություն, ― ասաց նա, ― կանգնած ավելի լավ է։

― Պատմեք առանց շտապելու։ Ժամանակն անվերջ է։

Если вы прочтете в какой-нибудь книжке, будто поездка в соседний город — одно удовольствие для молодого человека, так знайте, что это написал какой-нибудь старикашка, который ребенком один-единственный раз прокатился в фургоне за две мили от дома.

Если вы прочтете в какой-нибудь толстой книжке мелким шрифтом, будто женщина — это поистине чудесное творение, значит писатель не глядел на свою жену и грезил.

Зовут меня Весли Джексон, от роду мне девятнадцать лет, а моя любимая песня – «Валенсия». Каждый, по-моему, рано или поздно обзаводится любимой песней. Я-то знаю, что нашел свою, потому что без устали ее распеваю и слышится она мне все время, даже во сне.

Ну, книга была как книга: напечатана на бумаге, в переплете, была в ней и фабула, но самая скучная из всего, что я когда-нибудь читал. Я прочел двадцать страниц с начала, десять страниц – с конца и две – в середине, но скучно было везде одинаково.

Когда я уселся в вагоне рядом с отцом, поезд еще минуты три-четыре простоял, а потом тронулся, и, хотя мне совсем не хотелось ехать в Огайо, я радовался, что поезд пошел, потому что раз уж вы сели в поезд и вам все равно нужно ехать, то почему бы, черт возьми, и не ехать?

Сначала, надо думать, я заплакал оттого, что я писатель и ничего уж тут не поделаешь, а потом уж стал плакать заодно обо всем, о чем только когда-нибудь плакали люди.