Униженные и оскорбленные. Вишневый сад. Рассказы

Это - самая тяжелая, мучительная боязнь чего-то, чего я сам определить не могу, чего-то непостигаемого и несуществующего в порядке вещей, но что непременно, может быть, сию же минуту, осуществится, как бы в насмешку всем доводам разума придет ко мне и станет передо мною как неотразимый факт, ужасный, безобразный и неумолимый

Трофимов. Кто знает? И что значит — умрешь? Быть может, у человека сто чувств и со смертью погибают только пять, известных нам, а остальные девяносто пять остаются живы.

Кстати: мне всегда приятнее было обдумывать мои сочинения и мечтать, как они у меня напишутся, чем в самом деле писать их.

Твой отец был мужик, мой — аптекарь, и из этого не следует решительно ничего.

Дурак, сознавшийся, что он дурак, есть уже не дурак! Какова правда!

Разве такой ангел, как ты, может не простить?

Не в моих правилах требовать извинения от женщины.

Я стараюсь как можно меньше употреблять намеков, с кем бы я ни говорила, напротив, всегда стараюсь говорить как можно прямее.

Вы требуете от нее силы, которой, может быть, вы не дали ей при рождении.

Добренькое, нежное ее сердце выглядывало наружу, несмотря на всю ее нелюдимость и видимое ожесточение.