Язычник и христианин в смутное время

Книга знаменитого английского филолога, историка и религиоведа Эрика Робертсона Доддса "Язычник и христианин в смутное время" посвящена одному из наиболее интересных периодов духовной жизни Европы - времени формирования христианской религии, а точнее - выявлению тех причин и факторов, которые позволили христианству в весьма короткий по историческим меркам срок стать доминирующей духовной, а затем и социальной силой клонящегося к закату античного мира. В отличие от большинства ученых, обращающих ...

Жанры

Рейтинг LiveLib

4,4

11 оценок

5
55%
4
36%
3
9%
2
0%
1
0%

Ваша оценка

Прочитали 14Хотят прочитать 66

Рецензии

Kassia9 июня 2013 г.
Отличная книга! Даже не ожидала. Очень интересная, легко написана и с юмором (довольно ядовитым местами), почти как роман. Наконец-то прочла кое-что вразумительное про глоссолалию. Ну и вообще очень интересное сравнение духовной жизни и психики первых христиан и современных им язычников. Отношение к религии, аскетическому телоумерщвлению, суевериям, снам, пророчествам, загробной жизни, обожению, смирению итп. Отчасти про истоки разных христианских учений и о том, как епископы быстро заменили своими решениями первохристианское "пророчество от Духа". А я еще думала, что мои наезды в жж на правооченьславную аскетику такие смелые - но Доддс меня переплюнул, причем все научно ))
Читать далее
10
280
Delga11 августа 2013 г.
«Историку известно только то, что ему сказали;
Историк не может проникнуть в тайны души»
Андре-Жан Фестюжьер

«Мы должны не хулить Христа, а сожалеть о человеческой глупости»
Евсевий цитирует язычника Порфирия

Книга включает 4 лекции на тему «Язычник и христианин в смутное время: от Марка Аврелия до Константина» и 3 статьи историка Эрика Доддса на смежные темы. В книге рассматриваются:
1)философские представления др. греков о человеке и его месте в мире;
2)языческая культура и в ней такие явления как синкретизм, вера в народную магию – сны, видения, оракулы, крайние формы аскезы, перетекшие и в христианство и даже в современную действительность (в статьях Доддса упоминается Блаватская, современные спиритические и сновидческие опыты в соотношении их древними подобиями);
3) мистицизм (попытки соединения с божественным) – философов, первохристиан и гностиков. А тебе какое описание неописуемого ближе, о маленький читатель?
Вот выдержка из гностического Евангелия Евы:

«Если ты не станешь равным Богу, ты не сможешь постигнуть Бога, так как подобное постигается подобным. Увеличь себя до неизмеримой величины, превзойди все тела, пересеки все времена, стань вечным: так постигнешь Бога... Собери в себе все ощущения от вещей сотворенных, огня и воды, сухого и влажного; представь себе, что ты одновременно везде – на земле, в море, в небе; что ты еще родился и еще в утробе, молодой и старый, мертвый и вне смерти; и если ты сможешь удержать все эти мысли сразу в своем сознании – времена, и места, и качества, и количества, - тогда ты сможешь постичь Бога. Но если ты заточишь свою душу в теле, если ты скажешь: «Я ничего не понимаю, я ничего не могу, я боюсь моря, я не могу вознестись в небо, я не знаю, ни кто я есть, ни кем буду», - что в таком случае общего у тебя с Богом?».
Что это – риторическое хвастовство или…?»
, - вопрошает Доддс.
А что такое «Бог» в понимании греческих мудрецов – метафора всесовершенства? философская максима? Доддс не знает… Я – тем более!
А что у христиан? Они, бедолаги, и сформулировать это толком в первые три века своего существования не могут. У них Бог умаляется до человека, становится человеком Сын Божий, но что это сулит?

«…Unio mystica, признанное Церковью, было моментальным озарением, которое даровалось только изредка, возможно, лишь раз в жизни. И какие бы силы, оно ни освобождало и какие бы обещания оно ни даровало, человек, который испытал его, ни при каких обстоятельствах не терял своего человеческого положения – оно было таким же, как у обычного смертного: «озаренный» должен был прожить свою земную жизнь».

Политика и экономика интересуют автора мало, он отталкивается от индивидуальностей, оставивших заметный след в истории (в т.ч. письменный), пытаясь угадать ход мысли древнего человека, даже психоанализировать его (но это скорее всего не всерьез, а для потехи читателей-слушателей, чтобы не уснули!)

«Если мы признаем «мистической» в широком смысле любую попытку перебросить психологический мост между человеком и Божеством, тогда можно сказать, что мистицизм свойственен почти всей религиозной мысли того времени: он набирает силу От Марка Аврелия до Плотина и от Иустина до Оригена.
Это не должно удивлять нас. Как верно заметил Фестюжьер, «страдание и мистицизм – связанные вещи». Из мира, столь обедневшего интеллектуально, столь ненадежного материально, до такой степени наполненного страхом и ненавистью, как мир III века, любой путь, который обещал уход от него, должен был привлекать серьезные умы. И многие должны были ощутить новое значение слов Агамемнона у Гомера: «давайте убежим в нашу родную страну».Этот совет может стать девизом всего рассматриваемого периода. Вся культура, как языческая, так и христианская,вошла в фазу,в которой религия равна жизни,а поиск Бога заслонял собою все остальные области человеческой деятельности»

Доддс прекрасный рассказчик – энергичный, ироничный, по убеждениям - агностик, т.е. лицо незаинтересованное. Читать его - одно сплошное удовольствие. Вместо того чтобы обнажать конфликты, Доддс ищет пересечения между естественно отходящей в прошлое языческой культурой и нарождающейся культурой христианской. На стыке эпох рождаются тысячи споров и распрь на всех уровнях – бурлят малообразованные толпы, рушатся семьи, скандальный Ориген ведет изысканную философско-теологическую полемику с неоплатониками на потребу античных интеллектуалов.
Однако, соль вовсе не в распрях и даже не в километрах апологетических трактатов с «шаткими местами»…
Читая этого англичанина подозреваешь, что история вовсе не зависит от мнений о ней философов, историков, полководцев… и всем, без исключения, дает по носу!
Читать далее
8
276

Все рецензии

Цитаты

Delga20 августа 2013 г.
Но я полагаю, даже более важно, что эти материальные выгоды создавали чувство сопричастности, которое могла дать и давала хрисmанская община. Современные социальные исследования убеждают нас в универсальном характере «потребносmи в сопричастности» и неожиданносmи путей, которыми эта потребность может повлиять на поведение человека, особенно вышедшего из лишенных корней обитателей больших городов. Я не вижу причин полагать, что в античности дело обстояло иным образом: Эпиктет описал нам ужасное одиночество, которое может испытывать человек, окруженный своими товарищами 137-Z. Подобное одиночество должны были ощущать миллионы - варвар, осевший в городе, крестьяннн, пришедший в город в поисках работы, демобилизованный солдат,рантье, разоренный инфляцией, omyщенный на волю раб. для людей в сложной жизненной ситуации членство в христианской оБщине могло быть единственным способом сохранения самоуважении и давало жизни хотя бы видимость осмысленности. В общине было человеческое тепло: кто-то интересовался ими и в этом мире, и в том. Поэтому неудивительно, что самые ранние и самые замечательные успехи христианством были достигнyты в крупнейших городах - в Антиохии, в Риме, в Александрин. Христиане были «членами одного тела» далеко не в формальном смысле: и думаю, что это была важнейшая причина, возможно, самая главная причина, распространения христианства
Читать далее
4
317
Wild_Iris6 июля 2016 г.
Самоосуждение часто встречается у христианских писателей всех периодов; это естественно, поскольку их вера выдвигала моральные требования, которые невозможно было осуществить в полной мере. У язычников такое по сравнению с христианами обнаруживается реже. Самоанализ рекомендуется в пифагорейских «Золотых стихах»: не отходить ко сну, пока ты не рассмотрел все, что ты сделал или не смог сделать в ходе дня; осуждать себя за дурные поступки и радоваться добрым. Этот совет с одобрением цитируется Эпиктетом и применяется на практике Сенекой. Но в рассматриваемый нами период самые яркие примеры морального самоосуждения неожиданно обнаруживаются там, где они наименее необходимы — у Марка Аврелия. Ненависть к миру оказывается для него худшим неблагочестием, и он обращает ее внутрь самого себя. Уже в письме к Фронтону, написанном в возрасте двадцати пяти лет, он злится на неспособность достичь философской жизни: «Я мучаюсь, — говорит он, — я в разладе с самим собой, я мрачен и недоволен, я истощен). Те же самые чувства преследуют его как императора: он потерял свои идеалы и не достиг хорошей жизни, собственное существование пугает и отвращает его, он стремится быть другим, нежели он есть, «стать, наконец, человеком», прежде чем умрет. «Трудно человеку, — говорит он, — выносить самого себя».
Другие люди его времени (да и сам Марк Аврелий в иных случаях) были способны выносить себя, проводя четкую дихотомию между Я и телом и обращая свою ненависть на последиее. Эта дихотомия происходит, конечно, из классической Греции — наиболее богатый последствиями и, возможно, наиболее сомнительный из всех ее даров человеческой культуре. Но в наш период этот «дар» использовался весьма странно. Язычники и христиане (хотя не все язычники и не все христиане) соревновались друг с другом, изощряясь в оскорблениях телу: оно — «прах и кровь», «зловонное вместилище нечистот»; человек погружен в него, как в ванну с грязной водой. Плотин, кажется, вообще стеснялся, что имеет тело; св. Антоний краснел каждый раз, когда ел или удовлетворял другие потребности тела . Поскольку жизнь тела была смертью души, спасение лежало в убиении его; как выразил это один отец-пустынник, «я убиваю его, потому что оно убивает меня». Психофизическое единство раскололось надвое не только в теории, но и на практике: одна половина находила удовлетворение в издевательстве над другой.
Читать далее
2
155