Повести и рассказы

Смерть. О ней не хочется говорить. О ней не хочется писать. О ней не хочется читать. Лев Николаевич каждый раз удивляет поразительной способностью описывать то, чего никому не придёт в голову описывать. В этой повести автор рассказывает о долгой и мучительной смерти простого чиновника Головина Ивана Ильича. Его жизнь была ничем не примечательна, служба, жена, дети, новый дом. Он стремился быть лучше, чем есть. Жить правильно, не хуже других. Но, когда встретился лицом к лицу со смертью, он стал осознавать истинные ценности жизни и настоящие прожитые минуты счастья. 

Не самый популярный рассказ Льва Николаевича представляет собой дневниковую запись (в заглавии указано "Из записок князя Д. Нехлюдова") от 8 июля 1857 года и повествует о драматичном событии, свидетелем и участником которого стал главный герой (альтер эго писателя). Толстой написал его по живым следам: 7 июля 1857 года с ним это случилось, а буквально через два дня он написал рассказ (потом, правда, перерабатывал перед опубликованием, и даже хотел представить его как письмо к доктору Боткину).

В "Люцерне" со всей иронией, на какую способен, Толстой описал пагубное влияние цивилизации вообще и британцев в частности (последних он невзлюбил, так как Англия была врагом России в Крымской войне, а писатель участвовал в обороне Севастополя). Так, великолепная швейцарская природа: озёра, горы - испорчены нелепой пристанью, по которой с удовольствием ходят многочисленные англичане с англичанками. В своих колониях, в частности в Китае, англичане уничтожают местное население ради собственной экономической выгоды, и это считается в порядке вещей, и т.д. При всём при том они неимоверно гордятся собственной цивилизованностью, тогда как по сути богатые отдыхающие фешенебельного люцернского отеля "Швейцергоф" - неблагодарные и скупые люди: не заплатили ни одной мелкой монеты исполнителю тирольских песен, хотя пел он чудесно и его пение им понравилось, - более того, его просто осмеяли, когда он трижды обратился с просьбой о вознаграждении.

Нехлюдов/Толстой, в отличие от неблагодарных иностранцев, обошёлся с певцом по-человечески: дал денег, угостил в ресторане, посадив с собой за один стол в аристократическом салоне, - чем завоевал мои симпатии как читателя. Он был возмущён поведением британцев, думая про себя: "Отчего эти развитые, гуманные люди, способные, в общем, на всякое честное, гуманное дело, не имеют человеческого сердечного чувства на личное доброе дело? Отчего эти люди, в своих палатах, митингах и обществах горячо заботящиеся... о составлении обществ исправления всего человечества, не находят в душе своей простого первобытного чувства человека к человеку?"

Однако затем он пустился в рассуждения и в итоге пришёл к выводу, что человек не в состоянии определить, что хорошо, а что плохо:
"...кто определит мне, что свобода, что деспотизм, что цивилизация, что варварство? И где границы одного и другого? У кого в душе так непоколебимо это мерило добра и зла, чтобы он мог мерить им бегущие запутанные факты? У кого так велик ум, чтоб хотя в неподвижном прошедшем обнять все факты и свесить их? И кто видел такое состояние, в котором бы не было добра и зла вместе?
"Нет, - сказалось мне невольно, - ты не имеешь права жалеть о нём (певце) и негодовать на благосостояние лорда. Кто свесил внутреннее счастье, которое лежит в душе каждого из этих людей? Вон он сидит теперь где-нибудь на грязном пороге... и радостно поёт... и в душе его нет ни упрёка, ни злобы... А кто знает, что делается теперь в душе всех этих людей, за этими богатыми, высокими стенами?"

На мой взгляд, такая концовка резко снижает эмоциональный накал произведения (поэтому, собственно, я и понизила оценку). К тому же певец, даже если и был весел в момент рассуждений героя, то потому, что ему всё-таки заплатил русский турист.

В этом рассказе Толстой описывает два очень схожих в чём-то события. Первое - и это главная канва повествования - он попадает в метель на тройке с ямщиком и с неким Алёшей. И вот они блуждают, несутся в этой метели по полям и дорогам больше 12 часов. Он мёрзнет, впадает в полудремотно-бредовое состояние, в котором вспоминает случай из детства, когда на пруду утонул мужик из дворовых, и он стал свидетелем того, как люди вокруг стали собираться, причитать, вытаскивать труп из воды...

Толстой в обоих случаях показал людей в форс мажорных критических обстоятельствах. Мандраж, суета, мельтешение.

Кроме того, мне кажется, что описывая свой сон, когда он целовал руки старику, тем самым он демонстрировал зародившееся в этих обстоятельствах единение с простым народом. Но это и не мудрено, проходя через подобные сплачивающие события.

Рассказ не произвёл впечатления на меня. Он и не мог. Потому что повествование обращено больше вовне. Мы практически не знаем героя, его мыслей, подробностей его жизни... Для меня даже описание самой метели не дало хоть немного почувствовать атмосферу вьюги и холода, трудности преодоления людьми стихии. Такое ощущение, что это больше дневниковый рассказ для себя.

[Прослушал в исполнении Дмитрия Савина. Его начитка мне скорее НЕ понравилась, чем наоборот. Местами слишком быстро, сбивчиво... Но потом вроде бы уже чуть увереннее]

Люди привыкли жить с мыслью, что смерть - это абсолютно постороннее, не касающееся их явление. Но однажды им приходится столкнуться с ней лицом к лицу. Именно об этой "неожиданной" и даже "несправедливой" встрече говорит Л. Н. Толстой в своем произведении.

Несмотря на довольно-таки малый объем, повесть вмещает в себе историю всей жизни Ивана Ильича, жизни "простого" человека, о которых так много написано классической литературы русских и зарубежных авторов. Немалое влияние уделено и отношению окружающих, которые одновременно испытывают стыдливость и радость от того, что на месте умирающего находится их знакомый, а не они. Повесть начинается с описания мыслей людей, которым сообщили о смерти Ивана Ильича, - многие думают лишь о том, как эта смерть поможет подняться им по карьерной лестнице, устроить свою жизнь.

Однако кульминация книги - в последних главах. Именно здесь Лев Николаевич Толстой описывает внутреннее состояние человека, который осознает скорый конец. Порой действительно бросает в дрожь от осознания того, что и его ждёт то же самое. Четко прослеживается переход от состояния противостояния, поиска надежды, злобы к смирению, ожиданию конца. Автор говорит и о физическом состоянии Ивана Ильича, о его угасании и мучениях, которые он при этом испытывает.

Несомненно, эта книга не может оставить равнодушным и поэтому заслуживает внимания.

Прежде чем читать, нужно «Крейцерову сонату» слушать. И после этого вопрос отпадёт сам по себе. Но...

В поисках связи с «Крецером» повесть Толстого исследовали со всех сторон, изучили каждое слово, каждый звук. И нашли «явное сходство» повести и опуса композитора:

• М. Л. Семанова увидела композиционное родство прозаического и мелодического. Есть многоголосное вступление (разговор пассажиров в вагоне). Есть трёхчастное построение с переходом третьей части в финал. Характер Позднышева, как и тем в бетховенской сонате, контрастен (ускорения, замедления, скачки разработки с возвращениями назад, параллельное звучание «партий»). Увидеть некое финальное «единство партий» всего произведения (которые бы доказывали конечное слияние мнения Толстого и его героя) мне не удалось. А потом я узнал, что третья часть (финал) сонаты написана Бетховеном совсем для другого произведения, композитор физически не успевал дописать опус к объявленному заранее концерту, и получилось то, что получилось. Всё становится на свои места: единства не было изначально. Что касается остального... Да любое произведение Бетховена контрастно, некоторые имеют многоголосное вступление. Т.е. изложенная М.Л. Семановой связь между двумя произведениями, мягко говоря, не очевидна.
• Оуги Яппинен предпринимает попытку анализа первой части «Крейцеровой сонаты» Бетховена с точки зрения теории аффектов Л. Ратнера (стиль марша, «буря и натиск», блестящий стиль и фантазия). Известно, что именно до аффектов «первого престо» и доискивался Толстой, назвавший музыку «стенограммой чувств». Замечу, что музыку вообще, а не эту конкретную.
• Н. А. Переверзева обнаруживает преобладание в толстовском тексте звуковых образов над зрительными («странные звуки», издаваемые Позднышевым, звуковые «самохарактеристики» Позднышева (я завопил, закричал, заревел); эмоционально-звуковое «раскрашивание» Позднышевым Лизы (она рыдала, смеялась, вскрикивала), «звучащий» фон движущегося поезда (свистит, дребезжит, погромыхивает, слышатся звонки, шум, треск стёкол). Т.е. исследователь не проводит какие-то параллели сонаты с повестью, а отыскивает некую «музыкальность» текста вообще.

  Это очень интересно, но выглядит довольно-таки умозрительно. И на главный вопрос не отвечает: почему всё-таки «Крейцерова»? Может, дело в изначальной идее, которая и привела к созданию повести?

  Биограф Л.Н.Толстого П.И.Бирюков писал, что однажды скрипач Ю.И.Лясотта и С.Л.Толстой исполнили Крейцерову сонату, и она произвела особенное впечатление на писателя. Среди слушателей были И.Е. Репин (художник) и В.Н. Андреев-Бурлак (чтец), которым Толстой предложил средствами своего искусства выразить чувства, вызываемые сонатой. Об этом случае рассказывает в «Моей жизни» С.А.Толстая: «Впечатление было бы потрясающее от этого соединения трёх искусств», – говорил Лев Николаевич».

А вот мнение критиков другого

• «Замысел Крейцеровой сонаты не связан ни с музыкой вообще, ни с бетховенской сонатой в частности» (В. А. Жданов).
• «Выкиньте сонату – ничего не изменится. Толстой ошибочно смешал два волновавших его вопроса: развращающую силу музыки и силу любви. Демон музыки заслуживал отдельного произведения; место, которое отведено ему здесь, недостаточно для того, чтобы доказать существование опасности, о которой говорит Толстой» (Р. Роллан).
• « … в настоящее время, когда... связь произведений Бетховена и Толстого стала уже постоянной и прочной в образованном обществе, музыкантам, исполнителям «Крейцеровой сонаты» надлежит озаботиться о том, чтобы публика совершенно забыла о рассказе Толстого под тем же названием и слушала сонату Бетховена, посвящённую Крейцеру, совершенно так же, как все другие его сонаты, т.е. как чисто музыкальное произведение, полное чисто музыкальной красоты» (И. Эйгес).