Ваша оценка"Принц и Нищий" - увлекательная, остросюжетная повесть о необыкновенной судьбе двух, похожих как близнецы, мальчиков - английском принце Эдуарде Тюдоре и маленьком оборвыше Томе Кенти. "Янки из Коннектикута при дворе короля Артура" -
Жанры
Рейтинг LiveLib
4,3
2 оценки
- 550%
- 450%
- 30%
- 20%
- 10%
Ваша оценкаПрочитали 3Хотят прочитать 5
Рецензии
Аноним20 октября 2020 г.Тема двойников в условиях Англии позднего средневековья
Читать далееМог ли догадаться блистательный Марк Твен, задумавший повесть из времен Англии XVI века, что он готовит просто идеальное лекало для будущих киносценаристов, которые будут создавать свои версии "Принца и нищего" через сто с лишним лет после него. Но идея, заявленная в романе Твена, стала настолько популярной, что ежегодно на экраны только нашей страны выходит несколько киносериалов, в которых используется старинное ноу-хау: два героя, а еще лучше - героини, с совершенно одинаковой внешностью, но с различным социальным статусом, меняются местами и живут чужие жизни. Такой прием позволяет насыщать действо морем комических ситуаций, пусть и постоянно повторяющихся, но публику устраивающих.
Но все претензии к сегодняшним паразитирующим сценаристам, сам Марк Твен не виноват в творящемся, он был, как раз, вполне оригинален, когда придумывал сюжет, легший в основу романа "Принц и нищий". Вы прекрасно этот сюжет помните, даже, если не читали книгу, благо, она неоднократно экранизировалась, - два девятилетних мальчишки - принц Эдуард и сын нищего Том Конти - меняются на время местами.
Том мечтал хотя бы глазком взглянуть на то, как живут в королевском дворце, а Эдуард, имея тонкую и ранимую душу, проявлял интерес к жизни простолюдинов, вот судьба и распорядилась таким образом, чтобы оба на своем личном опыте познали жизнь других сословий. Такой прием можно назвать трагикомичным, потому что оба молодых человека переживают настоящую трагедию, теряя свое истинное "я" и играя чужую роль. А вот те ситуации, которые постоянно возникают из-за этого, выглядят вполне комично.
В обоих случаях окружающие не могут себе даже позволить мысли, что принц - это не не принц, а нищий оборванец тоже не тот, кем его все привыкли считать. И оба раза, и простолюдины, и высокие сановники, единодушно решают, что каждый из мальчишек просто помешался. Логичный вывод, который хоть что-то объясняет в странном поведении наследного принца или столь же наследного нищего.
В романе всё закончилось относительно хорошо, познавший участь бедняков, принц Эдуард возвращает себе свое место и становится королем Англии, а оборванец Том Конти получает место в свите юного короля - справедливость, пусть и в малой мере, все же восторжествовала. В малой мере в том смысле, что юный король полон помыслов и желаний облагодетельствовать всех неимущих англичан, просто пока не знает, как это сделать, но он будет стараться быть очень хорошим королем.
Правда, у него ничего не получится. Дело в том, что Марк Твен для героя своего романа выбрал реального английского короля - Эдуарда VI, сына легендарного Генриха VIII, вступившего на престол после смерти отца в возрасте 9 лет. К сожалению, реальный Эдуард был далек от созданного писателем образа, из-за малолетства вместо него страной правили регенты, все усилия которых были направлены не на улучшение жизни народа, а на собственное обогащение и на религиозную реформу. А в возрасте 15 лет юный король, так и не проявив себя в качестве монарха, умер не то от туберкулёза, не то от пневмонии. Так что благие намерения, вложенные постфактум в его сердце американским писателем, были обречены на фиаско.
Кроме всего прочего меня в романе привлек эпизод с королевской печатью, когда, не разобравшийся с чем он имеет дело, Том Конти в роли принца колол ею орехи. Ну просто не мог такой антимонархист, каким был Марк Твен, не поиздеваться над одним из главных символов королевской власти.
1635,1K
Аноним15 мая 2020 г.Читать далееКнига Марка Твена «Принц и нищий» привлекает своим неординарным сюжетом, в котором идёт сопоставление двух противоположных миров.
Эта книга полна контрастов.Я читала её в детстве, моё воображение просто поразило казалось бы такая смелая идея автора. Позже я узнала, что события описанные в этой книге взяты из реальной жизни.
Главного героя зовут Том Кенти, который родился в трущобах Лондона. Сразу же мальчик с первых страниц вызывает чувство сострадания. И вдруг такая резкая перемена. Этот бедный мальчик, которому и во сне не могло приснится, то что в реальности с ним происходит становится принцем. И вот тут автор показывает читателю, что тот, кто познал в жизни страдания, терпел лишения, может понять ближнего протянуть руку помощь независимо от того, какое он ныне занимает положение. В новой роли Том справедливый и добрый, никого не обижает и не возвышается над теми, кто ниже его по социальному статусу.
Написано произведение доступным языком. Читается легко. Произведение носит поучительный характер. Принц видит и познает реалии жизни низших слоев английского общества, понимая, как правящая знать порой бывает несправедлива. В свою очередь, нищий так же понимает, что в жизни людей королевской крови тоже есть свои сложности и особенности.
Думаю, что всем эта книга хорошо знакома. Это классическое произведение на котором выросло не одно поколению. И безусловно я его вам порекомендую.1263,1K
Аноним4 июня 2020 г.Алло, центральная! Это Камелот? (с)
Читать далееНе представляю себе, что чувствовал читатель в 1889 году, когда впервые увидел свет роман Марка Твена «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» . Потому что даже я, здесь и сейчас, нахожусь под большим впечатлением от этого произведения.
А ведь за моей спиной сотни фантастических рассказов именитых писателей на любой вкус и цвет. И я выросла на Приключениях Тома Сойера и Гекльберри Финна , да и «Дневники Адама и Евы» в списке моих любимых - что значит, я была морально готова к твеновскому юмору. Но здесь... здесь он перещеголял самого себя!Условно я бы поделила роман на две части. Первая - удивительно смешная. Вторая же имеет политический оттенок и содержит весьма здравые рассуждения практичного янки о феодальном устройстве общества VI века со всеми его недостатками и достоинствами.
Но все-таки, с чего все началось? Как занесло хитроумного коннектикутца во времена короля Артура? Ответ будет до разочарования прост - лихой удар по голове, и оп-ля - ты уже имеешь честь лицезреть легендарный Камелот, бравых рыцарей Круглого стола и вредного старикашку Мерлина.А теперь подумайте: что бы почувствовали вы в такой безумной ситуации? Начали бы паниковать? Слились бы с толпой, чтобы казаться незаметным? Или в конце-концов, положили бы все силы и время на то, чтобы каким-то образом вернуть домой свое бренное тело и уже расшатавшийся разум? Да, так, наверное, поступил бы каждый. Каждый, но только не янки из Коннектикута.
Наш герой с присущим ему оптимизмом берется писать в этом средневековом монастыре свой устав. Он решает, что твой Сизиф, подарить этим дикарям метафорический огонь - то есть знания, свободу выбора и гигиену! Но чтобы воплотить в жизнь свой хитрый план, для начала ему нужно самому твердо устоять на ногах и какое-то время поиграть по чужим правилам, потихоньку внося туда свои изменения.Первое на повестке дня - втереться в доверие к королю и стать его правой рукой. Сказано-сделано.
Далее нужно дать прикурить какому-то рыцарю, чтобы продемонстрировать, что и он, янки, не лыком шит. Но пока его противник граалится, можно быстренько сгонять в замок к людоедам и спасти пару-тройку принцесс в обличье свиней в компании велеречивой аристократки, у которой рот не закрывается, хоть ты тресни.
Подпольно же не забывать вести в народе просветительскую деятельность - стать основоположником журналистики, рекламировать мыло и зубную пасту, вербовать кандидатов в новое войско... да мало ли что еще!Попутно нужно приготовить к этим самым изменениям самого Артура. Только как заставить закостенелого упрямца понять, что государству это действительно нужно? Что пора покончить с рабством и позволить свободным людям работать на себя, а не на бесполезную чванливую знать?
Что настало время разобраться с хитрыми церковными чиновниками и положить конец всему рыцарству, как институту, который себя не оправдал?
Правильно! Нужно отправится вместе с монархом путешествовать по королевству в обличье простолюдинов и показать ему настоящую картину Камелота.И это помогло! Многим честолюбивым планам янки суждено было осуществиться, не смотря на риск. И кто знает, во что что превратился бы артуровский век, если бы церковные власти и попранное рыцарство не объявило бы наглецу войну...
Утопическое государство рассеялось, как дым. И стало даже как-то грустно... Герой почти совершил революцию, которая навсегда изменила бы историю в лучшую сторону.
Роман великолепен - остроумен до чертиков, но читается не быстро. Каждый абзац хотелось смаковать. Каждое слово имело значение.
Умная ирония сделала это чтение просто незабываемым - к произведению захочется вернуться еще не раз. И посоветовать его всем без разбору)1072,9K
Рамон Мария дель Валье-Инклан
4
(1)
Цитаты
Аноним4 октября 2012 г....вы не знаете, обо что разбивается любая предусмотрительность? О человеческую тупость. Первый фехтовальщик в мире может не бояться второго фехтовальщика в мире, — он должен бояться невежды, который никогда не держал шпаги в руках: невежда сделает как раз то, чего не следует делать; и опытный фехтовальщик будет побежден.
768,3K
Аноним9 июня 2011 г.Когда рыжие люди занимают высокое положение в обществе, волосы их надо называть каштановыми.
668,3K
Аноним26 сентября 2020 г.Читать далееОчевидно и бесспорно, что главой исполнительной власти в государстве должен быть человек высокой души и выдающихся способностей; столь же очевидно и бесспорно, что один только бог может, не опасаясь ошибиться, избрать такого человека; отсюда с очевидностью и бесспорностью следует, что избрание его нужно предоставить богу и что размышление приводит к неизбежному выводу, что главу исполнительной власти всегда избирает бог.
— Какая ты глава, ты одна строчка!
«Они, как видно, в свое время сами так же обращались с другими; и теперь, когда настала их очередь, они ничего лучшего не ждут. Следовательно, их философское смирение вовсе не результат мысли, самообладания, силы ума; они терпеливы, как животные; они попросту белые индейцы».
Все-таки в этих больших простодушных существах было что-то милое и привлекательное. Правда, мозгов в этой огромной детской не хватило бы и на то, чтобы насадить их на рыболовный крючок для приманки; но мозги в подобном обществе и не нужны, — напротив, они только мешали бы и всех стесняли, лишили бы это общество его законченности и, пожалуй, сделали бы невозможным самое его существование.
Подобно всем шутникам такого сорта, он продолжал смеяться, когда кругом уже никто не смеялся.
Новую остроту выдумать невозможно.
Древним шуткам смеются всегда и везде.
Не бросать же хороший товар только оттого, что рынок еще не созрел для него.
Бессознательная грубость — не грубость.
Сны порой бывают ярки, как настоящая жизнь, и быть сожженным, хотя бы во сне, далеко не шутка, и нужно во что бы то ни стало попытаться всеми правдами и неправдами избежать этого.
Так уж устроено на свете, что человек, перестав беспокоиться об одном, начинает беспокоиться о другом.
Люди, столь жадно верящие в чудеса, несомненно столь же жадны и до самих чудес.
Само по себе знание факта бледно, но когда вы начинаете представлять себе этот факт, он обретает яркие краски. Совсем разные вещи: услышать о том, что человека пырнули ножом в сердце, и самому увидеть это.
Благословенная природа устроила так, что ртуть в термометре человеческой души, упав ниже определенной точки, снова начинает подниматься. Возникает надежда, а вместе с надеждой и бодрость, и человек снова получает способность помогать самому себе, если еще возможно помочь.
Казалось бы, пустяковая вещь стекло, но когда его нет, оно перестает быть пустяком.
Обладать беспредельной властью очень приятно, но еще приятнее сознавать, что все твоей властью довольны.
Ей-богу, любая монархия, даже самая умеренная, и любая аристократия, даже самая скромная, оскорбительны; но если вы родились и выросли под властью монархии и аристократии, вы никогда сами не догадаетесь об оскорбительности своего положения и не поверите, если кто-нибудь вам об этом скажет.
Вся нация в целом существовала только для того, чтобы пресмыкаться перед королем, церковью и знатью, чтобы рабски служить им, чтобы проливать за них кровь, чтобы, умирая с голоду, кормить их, чтобы, работая, предоставить им возможность забавляться, чтобы, терпя нужду и горе, делать их счастливыми, чтобы, ходя голыми, дать им возможность носить шелка и драгоценные каменья, чтобы, платя налоги, избавить их от необходимости платить, чтобы, слыша от них только брань в течение всей своей жизни, позволять знатным кичиться и чувствовать себя земными богами. И в благодарность получать только побои и презрение; впрочем, они так привыкли к своей приниженности, что даже такое проявление внимания принимали за честь.
До того как церковь утвердила власть над миром, люди были людьми, высоко носили головы, обладали человеческим достоинством, силой духа и любовью к независимости; величия и высокого положения они добивались своими заслугами, а не происхождением. Но затем появилась церковь и принялась за работу; она была мудра, ловка и знала много способов, как сдирать шкуру с кошки — то есть с народа; она изобрела «божественное право королей» и окружила его десятью заповедями, как кирпичами, вынув эти кирпичи из доброго здания, чтобы укрепить ими дурное; она проповедовала (простонародью) смирение, послушание начальству, прелесть самопожертвования; она проповедовала (простонародью) непротивление злу; проповедовала (простонародью, одному только простонародью) терпение, нищету духа, покорность угнетателям; она ввела наследственные должности и титулы и научила все христианское население земли поклоняться им и почитать их. Эта отрава продержалась в крови христианского мира вплоть до моего родного века, когда лучшие представители английского простонародья продолжали мириться с тем, что люди, во много раз менее их достойные, сохранили за собой ряд званий, вроде звания лорда и короля, на который нелепый закон их страны не дает права им, достойнейшим, претендовать.
Человек способен примириться с чем угодно, если он привык к этому от рождения.
Я был бы доволен и гордился бы только таким титулом, который мне пожаловал бы сам народ, единственный законный источник власти;
Человек, желающий нравиться, и особенно человек государственный, не должен избегать того, что дорого его друзьям и тому обществу, в котором он вращается.
А уж если эти люди заберут себе что-нибудь в голову, их не переубедишь.
Духовные запросы и влечения людей не менее разнообразны, чем их телесные потребности, цвет их кожи, черты их лица, и человек нравственно чувствует себя только тогда хорошо, когда он облачен в одежду той религии, которая по цвету, фасону и разуму лучше всего соответствует его духовному складу.
Обычно церковную власть прибирают к рукам корыстные люди, и она постепенно убивает человеческую свободу и парализует человеческую мысль.
Неограниченная власть — превосходная штука, когда она находится в надежных руках. Небесное самодержавие — самый лучший образ правления. Земное самодержавие тоже было бы самым лучшим образом правления, если бы самодержец был лучшим человеком на земле и если бы его жизнь продолжалась вечно. Но так как даже самый совершеннейший человек на земле должен умереть и оставить свою власть далеко не столь совершенному преемнику, земное самодержавие — не только плохой образ правления, а самый худший из всех возможных.
Я был доволен, как человек, с которого сняли скальп.
Любое положение надо стараться улучшить и, не тратя времени на бесполезную досаду, посмотреть, вникнув в дело, что из него можно извлечь.
В наплыве чувств мы не рассуждаем, мы просто чувствуем.
Мальчишки во все века одинаковы. Они ничего не уважают, никем и ничем не дорожат.
Любопытно наблюдать, как маленькие неудобства, возникнув, постепенно превращаются в большие и умножаются. Начинаешь замечать то, на что прежде не обращал внимания, и чем дальше — тем больше.
Нам всегда хочется именно того, чего достать нельзя, — это замечал каждый.
Если вам жарко, вам досаждает всякая мелочь.
Как приятен покой и отдых! Но полного покоя, полного счастья в нашей жизни никогда не бывает.
Да, недолго, до странности недолго, человек может чувствовать себя довольным.
От предрассудков, привитых воспитанием, сразу не освободишься,
Казалось, будто я читаю о Франции и о французах до их навеки памятной и благословенной революции, которая одной кровавой волной смыла тысячелетие подобных мерзостей и взыскала древний долг — полкапли крови за каждую бочку ее, выжатую медленными пытками из народа в течение тысячелетия неправды, позора и мук, каких не сыскать и в аду. Нужно помнить и не забывать, что было два «царства террора»; во время одного — убийства совершались в горячке страстей, во время другого — хладнокровно и обдуманно; одно длилось несколько месяцев, другое — тысячу лет; одно стоило жизни десятку тысяч человек, другое — сотне миллионов. Но нас почему-то ужасает первый, наименьший, так сказать минутный террор; а между тем, что такое ужас мгновенной смерти под топором по сравнению с медленным умиранием в течение всей жизни от голода, холода, оскорблений, жестокости и сердечной муки? Что такое мгновенная смерть от молнии по сравнению с медленной смертью на костре? Все жертвы того красного террора, по поводу которых нас так усердно учили проливать слезы и ужасаться, могли бы поместиться на одном городском кладбище; но вся Франция не могла бы вместить жертв того древнего и подлинного террора, несказанно более горького и страшного; однако никто никогда не учил нас понимать весь ужас его и трепетать от жалости к его жертвам.
Видите ли, я понимаю верность как верность родине, а не ее учреждениям и правителям. Родина — это истинное, прочное, вечное; родину нужно беречь, надо любить ее, нужно быть ей верным; учреждения же — нечто внешнее, вроде одежды, а одежда может износиться, порваться, сделаться неудобной, перестать защищать тело от холода, болезни и смерти. Быть верным тряпкам, прославлять тряпки, преклоняться перед тряпками, умирать за тряпки — это глупая верность, животная верность, монархическая, монархиями изобретенная; пусть она и останется при монархиях.
Грубить подло, особенно если грубость твоя ничем не вызвана.
— Да, женщины ценят только доблесть, Сэнди. Ум для них — ничто.
Тут я потерял нить и задремал, размышляя над тем, как жаль, что люди, обладающие такой необычайной силой, — силой, дающей им возможность, закупорив себя в нестерпимо тяжелый железный панцирь и обливаясь потом, рубить, и колотить, и молотить друг друга шесть часов подряд, — не родились в такое время, когда их сила могла бы пригодиться на что-нибудь полезное. Возьмите, например, осла: осел обладает как раз такой силой, но употребляет эту силу на пользу, и потому весь мир ценит его за то, что он осел; а дворянина никто не станет ценить за то, что он осел. Из сочетания дворянина с ослом ничего путного выйти не может, и дворянин никогда не должен выдвигать на первое место ослиную силу. Но ничего не поделаешь, раз вы начали с ошибки, беды не исправишь, и никто вам не скажет, чем вы кончите.
Господствующая церковь — это господствующее преступление, господствующая тюрьма для рабов.
Немое свидетельство фактов часто говорит громче и более внятно, чем человеческий язык.
Дворянство, несмотря на свою склонность к мучительству и убийству, несмотря на свою жадность и развратность, было глубоко и восторженно религиозно. Ничто не могло отвлечь его от добросовестного выполнения всех обрядов, предписанных церковью.
Государственный деятель ничего не выиграет, если будет проявлять твердость и непреклонность решительно во всех случаях, ибо это оскорбляет гордость его подчиненных и тем расшатывает его собственное могущество. Маленькие уступки то там, то здесь, где они не вредят делу, — самая мудрая политика.
Того, что вбили в голову с детства, нельзя вышибить никакими доводами; все доводы разбиваются, как волны о скалу. А ей вбили в голову то, что и всем. Самые светлые умы страны не разглядели бы, в чем слабая сторона ее рассуждений.
Я не имею обыкновения размышлять о вещах, которые не в силах изменить.
Глупости: никаких характеров не существует; то, что мы называем характером, — попросту наследственность и воспитание. У нас нет собственных мыслей, собственных мнений. Наши мысли и мнения передаются нам, складываются под влиянием воспитания. Все, что есть у нас собственного и что, следовательно, является нашей заслугой или нашей виной, может поместиться на кончике иголки, все же остальное нам передал длинный ряд предков, начиная с медузы, или кузнечика, или обезьяны, от которых после миллионов лет столь утомительного, поучительного и невыгодного развития произошла наша теперешняя порода. Я же со своей стороны в этом трудном и нерадостном паломничестве между двумя вечностями стремлюсь только к тому, чтобы прожить жизнь чисто, возвышенно, безупречно и сохранить ту микроскопическую частицу, которая собственно и составляет все мое подлинное я; остальное может отправляться хоть в преисподнюю, мне безразлично.
Если бы мне пришлось заново создавать человека, я не вложил бы в него совесть. Совесть доставляет человеку столько неприятностей; и хотя в ней много хорошего, она в конце концов не окупается; лучше бы уж поменьше хорошего, да побольше удобного. Впрочем, это мое личное мнение, но я всего только один человек; люди, не испытавшие того, что испытал я, могут думать иначе. Они имеют полное право придерживаться своей собственной точки зрения. Я настаиваю только вот на чем: в течение многих лет наблюдая за своею совестью, я убедился, что она доставляет мне множество беспокойства и мучений. Вероятно, вначале я ценил это, потому что мы ценим все чем обладаем; но теперь я вижу, как глупо ценить беспокойства, причиняемые совестью. Абсурдность всего этого вопроса станет особенно ясна, когда мы посмотрим на него с другой стороны: если бы во мне была наковальня, неужели я ценил бы ее? Конечно нет. А ведь по правде сказать, с точки зрения удобства совершенно безразлично, что таскать в себе — совесть или наковальню. Я замечал это тысячи раз. К тому же, если вам невмоготу станет наковальня, вы можете выжечь ее какими-нибудь кислотами; но не существует никаких способов избавиться от совести, пока она сама не заглохнет, — мне во всяком случае такие способы не известны.
Бывает, что вы ждете самого худшего, а на деле все оказывается вовсе не так уж плохо.
Кандалы становятся ненужными, когда узник падает духом.
Не преступление убить того, кто нападает на вас с целью убийства.
Он сказал, что все люди одинаковы и отличаются друг от друга только по платью. Он сказал, что если весь народ раздеть донага и показать его чужестранцу, тот не отличит короля от лекаря и герцога от лакея.
Когда рыжие люди занимают высокое положение в обществе, волосы их надо называть каштановыми.
Когда нам достается по наследству имущество, мы не бросаем его, даже если оно для нас не представляет никакой ценности.
Вам, конечно, встречались люди, которые никогда не сознаются, что им неизвестно значение какого-нибудь звучного слова. И чем они невежественнее, тем больше они стараются показать, что их ничем не удивишь.
Ни одно прочное и честное предприятие не может быть основано на спекуляции.
Удача рыцаря — все равно что удача торговца свининой… Ты, конечно, разбогатеешь… разбогатеешь внезапно… на день, на неделю может быть, а потом кто-нибудь другой завалит рынок свининой, и вся твоя торговля пошла прахом.
Когда в человеке убито воображение, это значит, что он дошел до самого дна и дальше ему идти уже некуда.
Еще ни один народ не купил себе свободы приятными рассуждениями и моральными доводами, и все успешные революции начинались с насилия; это исторический закон, который обойти невозможно. Если история чему-нибудь учит, так именно этому закону.
Волнение заразительно. Сердце у меня забилось. С сердцем ведь не поспоришь — оно может забиться и от таких причин, которые разумом презираешь.
Когда я не сплю, я, естественно, размышляю.
Человека можно заставить поверить во все что угодно.
Паломники стояли, смотрели и обсуждали со знанием дела, хорошо ли торговец владеет плетью. Всю жизнь видя вокруг себя рабство, они так очерствели, что не были способны взглянуть на это истязание с какой-нибудь иной точки зрения. Вот до какого омертвения лучших человеческих чувств доводит рабство, — ибо паломники были люди добросердечные и ни за что не позволили бы этому человеку так обращаться с лошадью.
Тишина и неподвижность напоминают нам о смерти.
Ангелы всегда вылезают на палубу, когда совершается чудо, — вероятно для того, чтобы попасть на картину. А они любят это не меньше, чем пожарные; можете проверить по картинам старых мастеров.
Деловой человек не должен поддаваться разочарованию, он должен сообразить, как бы ему получить свое.
Иногда самые незначительные вещи приобретают огромное значение благодаря рекламе.
Чудо, сотворенное на пользу церкви в воскресенье, ценится в шесть раз дороже такого же чуда, сотворенного в будни.
Всегда полезно немного помучить публику ожиданием.
Всему миру известно, что рабство притупляет нравственное чувство рабовладельцев, а ведь аристократия — не что иное, как союз рабовладельцев, только под другим названием. Это звучит неприятно, но тем не менее не должно никого оскорблять, даже и самого аристократа, — если только факт сам по себе не кажется ему оскорбительным, ибо я всего лишь констатирую факт. Ведь в рабстве нас отталкивает его сущность, а не его название. Достаточно послушать, как говорит аристократ о низших классах, чтобы почувствовать в его речах тон настоящего рабовладельца, лишь незначительно смягченный; а за рабовладельческим тоном скрывается рабовладельческий дух и притупленные рабовладельчеством чувства. В обоих случаях причина одна и та же: старая укрепившаяся привычка угнетателя считать себя существом высшей породы.
Кто, цепляясь за веревку, перерезает ее выше того места, за которое держится, непременно упадет; и как бы он ни уверял, что остальная часть веревки крепка, это не спасет его от гибели.
Лучшие умы всех народов во все века выходили из народа, из народной толщи, а вовсе не из привилегированных классов; следовательно, независимо от того, высок ли, или низок общий уровень данного народа, дарования его таятся среди безвестных бедняков, — а их так много, что не будет такого дня, когда в недрах народных не найдется людей, способных помочь ему руководить собой. А из этого следует, что даже самая лучшая, самая свободная и просвещенная монархия не может дать народу того, чего он достиг бы, если бы сам управлял собой; и тем более это относится к монархиям не свободным и не просвещенным.
Любой обман может исцелить, если пациент твердо верит в него.
Если вам попадется король, который не может излечить золотуху, будьте уверены, что самое ценное суеверие, поддерживающее его трон, — вера в божественное происхождение его власти, — утрачено.
Человек не должен критиковать других на той почве, на которой он сам не может стоять перпендикулярно.
Отчаяние придает силы.
Пророку не нужны мозги. В повседневной жизни они, конечно, могут ему пригодиться, но в профессиональной он вполне может без них обойтись. Пророчество — самая спокойная профессия на свете. Когда на вас накатывает дух прорицания, вы берете свой рассудок, кладете его куда-нибудь в прохладное место, чтобы он не испортился, и принимаетесь работать языком: язык работает вхолостую, без участия рассудка; в результате получается пророчество.
Слова не значат для вас ничего, если вы не выстрадали сами того, что слова эти пытаются выразить. Бывают мудрецы, которые любят с видом знатоков снисходительно потолковать о «рабочем классе» и успокаивают себя тем, что умственный труд куда тяжелее труда физического и по праву оплачивается много лучше. Они и вправду так думают, потому что испытали только умственный труд, а физического не знают. Но я испытал и умственный и физический; и за все деньги вселенной не согласился бы я тридцать дней подряд работать заступом, а любым умственным трудом, даже самым тяжелым, я охотно займусь почти даром — и буду доволен.
Умственный «труд» неправильно назван трудом, — это удовольствие, наслаждение, и высшая награда его в нем самом. Самый низкооплачиваемый архитектор, инженер, генерал, писатель, скульптор, живописец, лектор, адвокат, депутат, актер, проповедник, работая, блаженствует, как в раю. А что сказать про музыканта, сидящего со смычком в руке посреди большого оркестра, в то время как льющиеся струи божественных звуков плещут вокруг него? Он, конечно, трудится, если вам угодно это называть трудом, но, по правде говоря, такое название — издевательство над самим понятием труда. Закон труда крайне несправедлив, но уж таким он создан и изменить его невозможно: чем больше радости получает труженик трудясь, тем больше денег платят ему за труд. Подобному же закону подчинены и такие откровенно мошеннические установления, как наследственная знать и королевская власть.Безмолвие казалось жутким, как безмолвие смерти.
Человек всегда остается человеком. Века притеснений и гнета не могут вытравить в нем человека. Тот, кто полагает, что это ошибка, сам ошибается. Да, любой народ таит в себе достаточно сил, чтобы создать республику, даже такой угнетенный народ, как русский, и такой робкий и нерешительный, как немецкий; выведите его из состояния покоя, и он затопчет в грязь любой трон и любую знать.
Пока мы гуляли, я предавался развлечению, которое, с тех пор как я очутился в королевстве Артура, не утратило для меня новизны, — наблюдать, как случайные прохожие приветствуют друг друга при встрече. Бритому монаху, по жирным щекам которого струился пот, угольщик отвешивал почтительный низкий поклон; дворянину кланялся он раболепно; с мелкими фермерами и свободными ремесленниками был он сердечен и болтлив; а когда, почтительно склонившись, мимо проходил раб, угольщик даже не видел его, — так высоко он задирал свой нос. Право, иногда хочется повесить весь род человеческий, чтобы положить конец этой комедии.
Еще одна черта человеческой природы — дети во всем подражают взрослым: они играли в толпу, и притом так старались, что последствия могли быть гораздо серьезнее, чем они рассчитывали.
Человек неопытный и не любящий размышлять обычно склонен измерять благосостояние или нужду того или иного народа размером средней заработной платы: если заработная плата высока, значит народ процветает; если низка, значит народ бедствует. А между тем это неверно. Важна не та сумма, которую вы получаете, а то, что вы можете на нее приобрести; и только этим определяется, высока или низка ваша заработная плата в действительности.
— ... когда человек отдает лучшее, что у него есть, это всегда многого стоит. Больше дать не может и принц, потому что и принц может дать только лучшее, что у него есть.
В стране, где есть ранги и касты, человек никогда не бывает вполне человеком, он всегда только часть человека. Стоит вам доказать ему, что вы выше его — чином, рангом, богатством, — и все кончено, он поникает перед вами.
Разве вы не знаете, обо что разбивается любая предусмотрительность? О человеческую тупость. Первый фехтовальщик в мире может не бояться второго фехтовальщика в мире, — он должен бояться невежды, который никогда не держал шпаги в руках: невежда сделает как раз то, чего не следует делать; и опытный фехтовальщик будет побежден.
Он знал свои законы, но знал, как обычно знает большинство: букву закона, а не закон в действии. Закон надо испытать на себе, чтобы понять его настоящее значение.
Если рынок плох, какой бы хороший товар вы ни предлагали, вы очень мало на нем наживаете;
В короле нет ничего божественного, что он ничем не отличается от любого бродяги, пока вы не знаете, что он король. Но скажи вам это, и, боже мой, у вас захватывает дух, когда вы на него смотрите. Да, все мы дураки. Дураки от рождения.
Иной раз и раб остается человеком до самой смерти и что ему можно переломать кости, но нельзя сломить дух.
Король был больше, чем просто король, — он был человек; а из настоящего человека человеческие свойства не выбьешь.
Слова — нарисованное пламя. Взор — пламя живое.
Прибыль и убытки — вот что определяет подлинную ценность всего.
Бесспорно, в этом мире наибольшим успехом пользуется то, что ново.
Толкуют о прелестях дружбы между лицами одного и того же пола, но такая дружба вздор в сравнении с дружбой мужа и жены, живущих общими стремлениями, общими идеалами. Первая дружба — земная, вторая — небесная.
Детский лепет, коверкающий слова, — какая музыка может сравниться с ним! И как грустишь, когда эта музыка смолкает, сменяется правильным произношением, зная, что больше она уже никогда не коснется твоего осиротелого слуха.
561,7K
