Праздник, который всегда с тобой. Острова в океане

Когда что-то кончается в жизни, будь то плохое или хорошее, остаётся пустота. Но пустота, оставшаяся после плохого, заполняется сама собой. Пустоту же после чего-то хорошего можно заполнить, только отыскав что-то лучшее.

...Говорят, счастье скучно, но это потому, что скучные люди нередко бывают счастливы, а люди интересные и умные умудряются отравить существование и себе и всем вокруг.

Человек уезжает, и это может оказаться непоправимым. Хлопет дверью, и это тоже бывает непоправимо. Любое предательство непоправимо. Подломсть непоправима. Вероломство непоправимо. Нет, это все пустой разговор. По-настоящему непоправима только смерть.

- Поверь мне на слово, что это было подстроено. Поэтому я и скис после сегодняшней драки. Всякая дрянь гуляет на белом свете. Отпетые мерзавцы. Бить их - это ещё ничего не решает. Отчасти потому они и провоцируют нас. - Он повернулся на кровати и лёг навзничь. - Знаешь, Томми, зло - страшная вещь. И оно изощряется. А ведь в старину были какие-то понятия о добре и зле.

• Пожалуй, мало кто отнесёт твои деяния в рубрику абсолютного добра, - сказал ему Томас Хадсон.
• Конечно. Да я и не претендую на это. Хотя, мне жаль, что я такой. Борьба со злом не делает человека поборником добра. Сегодня я боролся с ним, а потом сам поддался злу. Оно поднималось во мне, как прилив.
• Всякая драка - мерзость.
• Знаю. Ну а как быть?
• Раз уж начал - побеждай.
• Правильно. Но мне стоило начать, и я сразу увлёкся.
• Ты увлёкся бы ещё больше, если бы он действительно дрался.
• Надеюсь, - сказал Роджер. - Хотя кто его знает. Мне хочется уничтожить всю эту мерзость. Но если увлекаешься, значит, сам недалеко ушёл от тех, с кем дерёшься.
• Он омерзительный тип, - сказал Томас Хадсон.
• Вся беда в том, что их слишком много. Они всюду, в каждой стране, Томми, и всё больше и больше забирают власть. Мы живём в плохие времена, Томми.
• Когда они были хорошими?
• Были дни, когда нам с тобой жилось хорошо.
• Правильно. Нам хорошо жилось в разных хороших местах. Но времена-то были плохие.

Скотт был очень хорошим рассказчиком. Здесь ему не приходилось следить за орфографией или расставлять знаки препинания, и эти рассказы в отличие от его невыправленных писем не вызывали ощущения безграмотности. Мы были знакомы уже два года, когда он наконец научился писать мою фамилию правильно, но, конечно, это очень длинная фамилия, и, возможно, писать ее с каждым разом становилось все труднее, и ему делает большую честь то, что в конце концов он научился писать eе правильно. Он научился правильно писать и гораздо более важные вещи и старался логично мыслить об очень многом.

Я сел в углу – так, чтобы через мое плечо падали лучи вечернего солнца, и стал писать в блокноте. Официант принес мне cafe-creme, я подождал, пока он остыл, выпил полчашки и, отодвинув чашку, продолжал писать. Я кончил писать, но мне не хотелось расставаться с рекой, с форелью в заводи, со вздувающейся у свай водой. Это был рассказ о возвращении с войны, но война в нем не упоминалась.

Но ведь река и утром будет здесь, и я должен написать о ней, и об этом крае, и обо всем, что тут произойдет. И каждый день – много дней – я буду делать это. Все остальное ничего не значит. У меня в кармане деньги, которые я получил из Германии, и можно ни о чем не думать. Когда они кончатся, появятся какие-нибудь другие.

А сейчас нужно одно: сохранить ясность мысли до утра, когда я снова возьмусь за работу.