Мешуга

Дилогия? Ну, хорошо, дилогия, объединённая главным действующим лицом, вторым (а то и первым) Я автора, еврейским писателем Аароном Грейдингером. Зингеру виднее, дилогия. Отчего же мне никак не согласиться с тем, что преуспевающий и барственный мистер Грейдингер, нарасхват во всех издательствах и на всех светских раутах - это тот же самый полунищий Ареле, без малейшего высокомерия носящий прозвище Цуцик. Ареле, сбросивший щепетильность и гордость, как ящерка шкурку? Ареле, влезший в образ бизнесмена от литературы, как в идеального покроя модный сюртук? Ареле, вскользь бросающий об очередной любовнице: Она притащила все свои игрушки и безделушки, показывая их мне, как когда-то в детстве делала моя подружка Шоша...?

Ареле, Ареле, где ж ты потерял свою подружку?

Как посмел ты красавицу эту,
Драгоценную душу твою,
Отпустить,
Чтоб скиталась по свету,
Чтоб погибла в далёком краю?

Мешуга - древнееврейское слово, означающее "сумасшедший". К любому персонажу последнего зингеровского романа это понятие может относиться на сто процентов. Их нелепое, беспорядочное кружение, из комнаты в комнату, из постели в постель, из города в город, утомляет до мигрени. Как японские вальсирующие мыши, это терпеть невозможно. И вот, когда Ареле уже почти выкружится из помойного водоворота, уже почти обретёт счастье, опору, ориентиры - пусть плохонькие, но свои! - сама судьба, приняв незначительный облик пожилой полузнакомой гостьи, прошепчет: А вы знаете, кто у нас в бараке был капо и носил плётку?!

И у меня вертелся на языке вопросец, один маленький вопросик, ведь можно, мистер Грейдингер? Какой смысл вам так тупо, бессмысленно, пошло и похабно коптить небо, ведь вы - уникум? Вы, один из немногих, кто пережил истребление, не имеющее себе равных, каждый ваш миг имеет право на полную, кристальную осмысленность, а то несправедливо...

Но я никогда не спрошу ничего подобного. Потому что знаю: мистер Аарон Грейдингер снисходительно улыбнётся и ответит вопросом на вопрос: Это я-то пережил?
Нет, улыбнётся он мне, милая глупенькая девочка, разве я - пережил? Я и все мои друзья - видимость-кажимость, философское понятие, сухие осенние листья, которым благодетельное бабье лето дало возможность ещё немножко пошелестеть. Вот и шелестим кто во что горазд: одна устраивает спиритические сеансы, другой борется за победу коммунизма, третий вдохновенно жульничает, четвёртая рассчитывает, что вот родится у неё дитя, и будет как та курица, которой вертят над головой: Это подмена моя, это замена моя, это искупление моё. Добрый народный обычай на Судный день, только в нашем случае Судный день уже всё. Милая дурочка, мы существуем уже после конца света, умерли-шмумерли, были бы здоровы. О каком "пережили" можно заводить разговор, если ни один наш поступок не имеет значения? Если перед нашим липким от крови, прогорклым от дыма прошлым любое наше будущее, хоть Эверест, хоть Нобелевка - мелочный шарж. Никто, сам Всемогущий, не объявит бывшее небывшим. А если и объявит - мы сами нашего прошлого не отдадим.
Хотите, скажу, кто, по вашей наивненькой терминологии, "пережил"? Шоша! Да, она останавливалась несколько раз, а потом села наземь и умерла, вы внимательно читали, спасибо. Но я-то это написал! И как нельзя сделать бывшее небывшим, а Шошину смерть - Шошиной жизнью, так нельзя отменить мою запись. Поэтому вы должны простить меня, старика, что я записал, как мы потом, после Судного дня, мельтешили, дабы обеспечить нам хоть такое, мельтешащее - но бессмертие.

Истинная религиозность, утверждал Морис, вовсе не в том, чтобы служить Богу, а в том, чтобы досаждать Ему, делать Ему назло. Если Он хочет, чтобы были войны, инквизиция, распятие на кресте, Гитлер, — мы должны желать, чтобы на земле был мир и благодать. В нашем понимании этого слова.

Эту фразу можно считать характеристикой любого героя этой книги. Они бродят и бродят, по улицам, постелям, странам, оказываясь то там, то здесь, и, кажется, даже не замечая особой перемены. Потерянные и сломанные люди, которых связывают только воспоминания об их общей жизни в каком-то совершенно теперь уже другом измерении. И только изредка проглянет из вороха этих общих воспоминаний что-то, о чем лучше бы и забыть – вроде плетки капо.

А вокруг жаркий Нью-Йорк. Весьма ощутимая атмосфера – кажется, что все, что происходит, это просто такое дрожание воздуха над раскаленным асфальтом. Читаешь будто по инерции, ведь шевелиться, сбежать от этого всего куда-то нет сил, очень уж душно. Читаешь, и тоже бесцельно бродишь, не представляя, куда принесут ноги. Они и не приносят толком никуда – назад дороги нет, будущее не под силу предсказать даже вдарившейся в паранормальное Цлове, а настоящее... Да кто его разберет. Есть, и спасибо.

И вот так, в размытом настоящем, они все и живут. А причина остается только кривой отвратительной тенью, ведь тут все же совсем не о ней, а о том, что бывает потом. И от того, что с каждым словом все больше кажется, что потом бывает только нелепое ничего, читать эту книгу становится еще более душно.

Не ожидал, что мне придётся поругать Зингера, и велик был соблазн найти какие-то аргументы в пользу этой книги. При других обстоятельствах, вероятно, стал бы интеллигентно выкручиваться, но на LiveLib врать не хочется. Роман мне совершенно не понравился.

Исходя из структуры произведения, оно вращается вокруг "облико морале" несчастной еврейской девушки, оказавшейся а нежном возрасте в лапах у гитлеровцев. В каждой из двух частей герой узнаёт что-то весьма неприглядное про неё - информация, которую он каждый раз колоритно выблёвывает (простите, из песни слов не выкинешь), чтобы вернуться в обычное состояние. Каково его обычное состояние - сказать очень сложно, оно отличается полной неорганизованностью, начиная от разбрасывания по комнате одежды и кончая непременным желанием почти тут же поехать в Эрец Исраэль, да не самому, а взяв с собой тщательно отобранных друзей, из которых трое - его бывшие любовницы. Там он остаётся "позабыт, позаброшен", и после попыток убедить всех, что лучше пользоваться идишем, чем ивритом, утекает обратно. То, что он говорит и тиражирует, любопытно, но в мои рамки философии и психологии как-то не вписалось. Ах да, факт, который вам не дадут забыть: Грейдингер намного популярнее, чем Дарья и Донцова вместе взятые; в романе нет ни одного персонажа, который не знал бы все его публикации почти наизусть.

А возможно, этот роман - про потерянное поколение бывших варшавских шлимазлов, которые осели в Нью-Йорке, безбедно живут, ходят друг к другу в гости и читают свои газеты. В их жизни не заметно влияние веры, присутствие любви или жизненных принципов, даже работа воспринимается как-то между трёпом (Макс не вникал в то, чем он занимался). Ну так оно вроде как и не надо. Этот вариант "смысла произведения" кажется более вероятным, поскольку часть сюжета, связанная с Мириам, лишена достаточного содержания и подытоживания - если не считать подытоживанием брак, конечно.

Общее ощущение: книга получилась почти пародийная. Всего слишком много, всё накладывается слишком густо, сюжет забит разговорами, мнениями, персонажами до уровня, я бы отважился сказать, непрофессионализма. Стержня нет, ни морального, ни философского, всё так же нечётко и размыто. Дальше названия можно не идти - мешуга.

Довольно оригинальное, если можно так выразиться, продолжение: снова (казалось бы) тот же Зингер, снова он остроумен и едок:

снова его герои фонтанируют совершенно бесподобными идеями:

Но сатира эта постепенно превращается в Стену Плача:

а пронзительный вопль в жирную гнусь раззявленного рта. Может быть Зингер хотел сочинить нечто жизнеутверждающее и на этот раз, может быть хотел вывернуть наизнанку характеры, может быть, не спорю. Но какие омерзительные рожи стоят за спинами героев, какое тотальное скотство и нежелание даже попытаться понять других!
И если это неудача - то такое «поражение» стоит сотни побед. Книга не рвёт, но давит, не пронзает, но раскатывает в пыль. Потрясающее произведение. Браво, Исаак!

Бралась за этот роман с оптимизмом, потому как ранее прочла книгу "Шоша" этого же автора... и этот роман анонсируется как продолжение "шоши"...
Ну, что сказать? Да, главный герой прежний...да, все так же описывается его жизнь, его взгляды на некоторые проблемы и аспекты... Но, ИМХО, книга гораздо слабее первой...
"Мешуга" на иврите означает "сумасшедший", "потерявший разум"... И герой очень много рассуждает о том, куда катится этот мир, как люди постепенно сходят с ума, как меняются их жизненные ценности и взгляды... Не знаю, может быть, рассуждения показались нескольо однообразными.... может, слишком много специфических описаний... Вобщем, ожидаемого удовольствия не испытала, а последние страницы вообще хотелось читать по диагонали...

Наверное, если ставить целью лучше познакомиться с творчеством Зингера, следовало бы читать не «Мешугу», а что угодно другое, менее автобиографичное. «Мешуга», на мой взгляд, оказалась не возвращением к «Шоше», а в чистом виде такой же «Шошей», только без самой баснословной невероятной Шоши и в декорациях шумного, торопливого, крикливого и суетного мегаполиса. Безумие, вынесенное в заголовок - это не сумасшествие страсти и не мистическая одержимость, а скорее безумная суета и круговерть большого города. Стиль романа стал ещё больше похож на бульварные репортажи или газетные повести с продолжением из номера в номер, написанием которых автор зарабатывал в Нью-Йорке - в каждой главе резко меняются герои, нахлёстывают друг на друга невероятные события - раз, бац, открылась дверь, на пороге неожиданный герой, вдруг появляется прекрасная девушка, страсть втроём, муж с револьвером, крах на фондовой бирже, обманутые жертвы Гитлера, великодушный миллионер - декорации мелькают как картинки в волшебном фонаре, героя крутит как щепку в водовороте, он сам, словно дух, вызванный на спиритическом сеансе, послушно изрекает то, что хочет от него услышать каждый из персонажей. По некоторым отрывкам бесед с читателями, проскальзывающих в романе, складывается впечатление, что сам-то Зингер пишет и мыслит гораздо более глубоко и серьёзно, что он насмешливо прикрывается условно автобиографической маской своего героя Аарона Грейдингера, выводя его почти комическим персонажем. Так что эти якобы автобиографические романы можно отнести скорее к лукавой самоиронии, улыбки для тех, кто знал писателя лично.
Ещё соображение насчёт языка, на котором пишет Зингер. В книге он в виде того самого ответа читателям достаточно убедительно излагает, почему он пишет на идиш. Да, действительно, и древнегреческий - мёртвый язык, и тем не менее люди не забывают и ценят то, что было написано на ныне мёртвом языке. Но, увы - читатели, которые говорили Зингеру: «Откуда вы это берёте? Как вы это помните? Я не слышал таких слов с тех пор, как умерла моя бабушка!» - так вот, сами эти люди уже скончались, а их дети, внуки и правнуки вместе с любым сегодняшним читателем ничего не поймут и не почувствуют из перевода с идиша на любой язык мира. Досадное ощущение, что этот ушедший мир, так любовно воспроизведённый автором, умер ещё раз вместе с языком, на котором он говорил и дышал когда-то и на котором был описан.