Достоевский. Собрание сочинений в пятнадцати томах. Том 10. Братья Карамазовы (часть IV и эпилог)

Что такое «Братья Карамазовы»? В короткой рецензии на одной из первых страниц книги неизвестный называет произведение увлекательным романом-триллером с глубинами философской мысли. И я не могу не согласиться, «Карамазовы» - это нечто удивительное, это и комедия, и трагедия в одном лице. К тому же это одно из самых увлекательных из прочитанных мною произведений русской классики. Достоевский держит в напряжении читателя с первых и до последних страниц. От происходящего и смешно, и грустно, а порой просто невозможно продолжать читать, таким тяжелым грузом ложится прочитанное. Не совру, если скажу, что раз или два мне даже снились какие-то полукошмары, оттого что я ложилась спать после прочтения одних из тяжелых глав.

Роман полон философских рассуждений о Боге, об вечной истине, о христианстве. Всех действующих лиц условно можно поделить на три группы: верующие, неверующие, сомневающиеся. И хотя нетрудно догадаться, чью сторону предпочитает автор, он, подобно на суде, в своей книге даёт возможность выступить каждой стороне. Помимо того поднимаются и темы социализма, классового неравенства, местами веет революционным душком.

«...а этот один против всех восстал за отца. За отца и за истину-с, за правду-с. Ибо что он тогда вынес, как вашему братцу руки целовал и кричал ему: «Простите папочку, простите папочку», — то это только бог один знает да я-с. И вот так-то детки наши — то есть не ваши, а наши-с, детки презренных, но благородных нищих-с, — правду на земле еще в девять лет от роду узнают-с. Богатым где: те всю жизнь такой глубины не исследуют, а мой Илюшка в ту самую минуту на площади-то-с, как руки-то его целовал, в ту самую минуту всю истину произошел-с. Вошла в него эта истина-с и пришибла его навеки-с».

Однако, главным достоинством романа являются персонажи. Алексей Карамазов с первых слов рассказчика представляется нам главным героем. Его, безусловно, можно отнести к первой группе, то есть верующим. Он один из «твёрдых», как говорит его брат Иван, подразумевая крепкую веру. За всю книгу он лишь раз поддался сомнениям, но в тот же момент был до того оправдан, что остался совершенно незапятнанным своей минутной слабостью. Другой брат, Митя, называет его «херувимом», хотя Достоевский продемонстрировал нам пару раз и его непослушную сторону: в одном месте можно подловить его дерзкую ухмылку, в другом – он сам признаётся, что и в нём сидят эти зачатки «карамазовского», наследованные от отца-сладострастника. И всё же Алёшу практически невозможно не любить. Любит его чуть ли не каждый персонаж (за исключением разве что Ракитина), даже сам Фёдор Павлович Карамазов, далёкий от таких широких чувств. Алексей находит общий язык с каждым, даже со стайкой детей, которых он тут же подкупил тем, что был с ними «на одну ногу». Здесь не могу не привести умилительный отрывок из главы с Красоткиным:

-... Я, знаете, никогда не отвергаю народа, - (говорит тринадцатилетний Коля Красоткин), - я люблю с народом... Мы отстали от народа – это аксиома – вы, кажется, изволите смеяться, Карамазов?

• Нет, Боже сохрани, я вас очень слушаю, - с самым простодушнейшим видом отозвался Алеша, и мнительный Коля мигом ободрился.

  И все норовятся-то ему исповедаться, заставить его сделать выбор за них, простить, не осудить. Вероятно, люди видят в нём какую-то чистую, лучшую версию себя. Порой Алёшу становится искренне жаль, воистину, безграничной души (и терпения!) человек. Через него же Достоевский проносит идею силы «детских воспоминаний», начиная с упомянутой картины молящейся за него матери в косых лучах заходящего летнего солнца и заканчивая речью у камня Илюши.

  Другое дело Дмитрий Карамазов. «Он как бы изображает собою Россию непосредственную... Мы зло и добро в удивительнейшем смешении», - говорит о нём прокурор, Ипполит Кириллович, в своей «лебединой песне». Пусть он невиновен в отцеубийстве, пусть он честен, но ведь виновен в дебоширстве и многом другом. Митя в каком-то смысле представляет собой известную часть дворянство периода крепостничества: какая-то иступленная хватка за честь, достоинство, пламенные душевные порывы, готовность умереть на дуэли и в то же время совершенная неспособность к решению реальных, насущных проблем. Неготовность нести и крест, о котором так долго фантазирует Митя, сидя в остроге. Как говорит ему Алексей: «Не всем времена тяжкие, для иных они невозможны». На мой взгляд он изображает некое подобие героев литературы периода романтизма: Дубровский, Гринёв, Печорин... Только образ Мити воспринимается иначе: посаженный в среду самого грязного реализма, он уже не кажется таким привлекательным. Персонаж то ли трагичный, то ли комичный, в этом даже сложно разобраться. Часто, несмотря на всю серьёзность происходящего, сложно не рассмеяться, к примеру, с пьяного письма Кате или его выкрикиваний о Бернаре. Перед ссылкой старший Карамазов признается: «...если бить станут, то не дамся, я убью и меня расстреляют... Здесь уж ты начинают говорить. Сторожа мне ты говорят. Я лежал и сегодня всю ночь судил себя: не готов! Хотел «гимн» запеть, а сторожевского тыканья не могу осилить!» И снова та же характерная дилемма: либо смерть, либо позорный побег. И всё же, и всё же этот персонаж подкупает, своей харизмой, своей непробиваемой честностью, да даже своей почти детской наивностью, глупостью.

  Тут же хочу упомянуть о лицах, напрямую связанных с Митей. Об Аграфене, то есть Грушеньке, скажу немного. Вызывает уважение её ясное видение происходящего, она совсем не глупа, и ту же гордую Катерину Ивановну и многих других видит насквозь.

• И ты могла не простить ей, после того как она сама же сказала тебе: «Прости»? – горько воскликнул опять Митя.
• Уста её говорили гордые, а не сердце, - с каким-то омерзением произнесла Грушенька. – Избавит тебя – всё прощу...

  Сама Катерина Ивановна, не могу сказать, что импонирует мне, но это интереснейший персонаж. Истинно, роковая женщина. Вначале показанная как бы жертвой, почти святая, с течением повествования её образ меняется кардинально. В конце уже задаёшься вопросом, кто больше жертва – она или Митя. Катерина является напоминанием того, что гордыня зачастую является недооцененным грехом. Во многом их отношения с Митей такие же, если ещё не более ядовитые, чем с Грушенькой. «За многое мы друг друга ненавидели, Катя, но клянусь, клянусь, я тебя и ненавидя любил, а ты меня – нет!» Одна их «надрывная» любовь, от которой до ненависти одна минута и наоборот, может потянуть на отдельный роман, не говоря уже об этом треугольнике с Иваном. В одной из последних сцен она сама говорит о нём: «Таков мой характер – ужасный, несчастный характер! О, вы ещё увидите: я сделаю, я доведу-таки до того, что и он бросит меня для другой, с которой легче живётся, как Дмитрий, но тогда... нет, тогда уже я не перенесу, я убью себя!»

Ну и к слову, об Иване. Так же, как любят Алешу, многие уважают и Ивана. О нём мне прежде всего запомнилось, что он ещё с детских лет осознал, «что растут они всё-таки в чужой семье и на чужих милостях и что отец у них какой-то такой, о котором даже и говорить стыдно». Холодный, рассудительный, молчаливый «как сфинкс», его как будто даже побаивался отец. Всё это сам Иван вполне сознавал и, конечно же, не мог не прельститься. Так он, к примеру, вначале своего рокового приезда даже был доволен вниманием Смердякова, который ему в глаза заглядывал. А между тем именно Смердяков заключает, что Иван больше всех своих братьев похож на отца. Но в отличие от отца, хоть и близкий к неверию, Иван всё ещё сомневается, и как сказал ему старец Зосима, вопрос в нём этот ещё не решен. По мне, это наиболее близкий персонаж к читателю. Кто не мучился собственными сомнениями? Кто не думал «бросить кубок» к тридцати годам? В конце концов, кто не был слишком молод, чтобы хоть раз поступить, не задумываясь? Но судьба жестоко наказывает его за его вольные речи, слабодушный отъезд, который оборачивается для всех катастрофой. Одни из последних глав, посвященных Ивану, получились почти пугающими. Какой-то бэд трип для читателя. Сомнения, угрызения совести, галлюцинации. Черт, явившийся ему в образе «господина-приживальщика», чем-то напоминающий отца. И всё это, как страшный сон.

Наконец, сам Федор Павлович Карамазов. Самый главный зачинщик всех ссор и бед романа, казалось бы, бесспорно должен вызывать негодование. Так и получается, когда из первых описаний мы видим, что это подлец и шут, без капли чести, отцовского долга и проч. Но с момента собрания у старца что-то меняется. Это всё тот же подлый человек, но человек с глубинами. В его нескончаемом потоке бреда то тут, то там можно вычленить слова вполне искренние: «Именно мне всё так и кажется, когда я к людям вхожу, что я подлее всех и что меня все за шута принимают, так вот «давай же я и в самом деле сыграю шута, не боюсь ваших мнений, потому что все вы до единого подлее меня!» Вот поэтому я шут, от стыда шут...» Карамазов-отец сам отлично осознаёт своё позорное поведение, но действует из принципа: «Ведь уж теперь себя не реабилитируешь, так давай-ка я им ещё наплюю до бесстыдства: не стыжусь, дескать, вас, да и только!» Вообще вся эта часть про собрание у старца – это какой-то шедевр в традициях русской классики. И шутовство Федора Павловича, и праведный гнев Миусова, и помещик Максимов, соблазнившийся на предложенного Карамазовым-отцом поросенка с кашей, которого выпихнул из коляски Иван. Напоследок, не могу не упомянуть прославленного отцовского конверта с надписью: «Гостинчик в три тысячи рублей ангелу моему Грушеньке, если захочет придти», с приписанным ниже: «и цыпленочку». Мне было даже жаль, что глав с Федором Павловичем оказалось так мало.

Ну и подводя итоги, хочу сказать, что мне не хватило страниц, не хватило эпилога. И пусть концовка не может быть лучше, осталось так много вопросов, так много неразрешенных судеб. Как жаль, что не вышло второго тома, скучно теперь жить без Карамазовых...