Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Дар. Отчаяние

Как поэт он был, по-моему, очень хил; он не творил, он
перебивался поэзией, как перебивались тысячи интеллигентных юношей его типа;
но если не гибли они той или другой более или менее геройской смертью --
ничего общего не имеющей с русской словесностью, которую они, впрочем, знали
досканально (о, эти Яшины тетради, полные ритмических ходов, --
треугольников да трапеций!), -- они в будущем отклонялись от литературы
совершенно и если выказывали в чем-либо талант, то уж в области науки или
службы, а не то по-просту хорошо-налаженной жизни. Он в стихах, полных
модных банальностей, воспевал "горчайшую" любовь к России, -- есенинскую
осень, голубизну блоковских болот, снежок на торцах акмеизма и тот невский
гранит, на котором едва уж различим след пушкинского локтя. Его мать читала
их мне, сбиваясь, волнуясь, с неумелой гимназической интонацией, вовсе не
шедшей к этим патетическим пэонам, -- которые сам Яша, должно быть, читал
самозабвенным певком, раздувая ноздри и раскачиваясь, в странном блистании
какой-то лирической гордыни, после чего тотчас опять оседал, вновь становясь
скромным, вялым и замкнутым. Эпитеты, у него жившие в гортани,
"невероятный", "хладный", "прекрасный", -- эпитеты, жадно употребляемые
молодыми поэтами его поколения, обманутыми тем, что архаизмы, прозаизмы или
просто обедневшие некогда слова вроде "роза", совершив полный круг жизни,
получали теперь в стихах как бы неожиданную свежесть, возвращаясь с другой
стороны, -- эти слова, в спотыкавшихся устах Александры Яковлевны, как бы
делали еще один полукруг, снова закатываясь, снова являя всю свою ветхую
нищету -- и тем вскрывая обман стиля. Кроме патриотической лирики, были у
него стихи о каких-то матросских тавернах; о джине и джазе, который он писал
на переводно-немецкий манер: "яц"; были и стихи о Берлине с попыткой развить
у немецких наименований голос, подобно тому, как, скажем, названия
итальянских улиц звучат подозрительно приятным контральто в русских стихах;
были у него и посвящения дружбе, без рифмы и без размера, что-то путанное,
туманное, пугливое, какие-то душевные дрязги и обращение на вы к другу, как
на вы обращается больной француз к Богу или молодая русская поэтесса к
любимому господину. И всё это было выражено бледно, кое-как, со множеством
неправильностей в ударениях, -- у него рифмовало "предан" и "передан",
"обезличить" и "отличить", "октябрь" занимал три места в стихотворной
строке, заплатив лишь за два, "пожарище" означало большой пожар, и еще мне
запомнилось трогательное упоминание о "фресках Врублева", -- прелестный
гибрид, лишний раз доказывавший мне наше несходство, -- нет, он не мог
любить живопись так, как я.