Ваша оценка4
(14)
Собрание сочинений в 9 томах. Том 2. Жан-Кристоф. Книга четвёртая. Бунт. Книга пятая. Ярмарка на площади
Целеустремлённая жизнь Роллана всецело была посвящена творчеству, а творчество для него являлось одновременно средством самовыражения и действием, борьбой. Роллан писал для тех, кто стоит во главе армии в походе, для народа. И народ помнит и чтит Ромена Роллана, писателя, который вместе со всем передовым человечеством шёл, как он сам выразился, дорогой, петляющей вверх.
Во второй том собрания сочинений вошли книга четвёртая "Бунт" и книга пятая "Ярмарка на площади" романа "Жан-Кристоф".
Жанры
Рейтинг LiveLib
4,0
14 оценок
- 529%
- 443%
- 329%
- 20%
- 10%
Ваша оценкаПрочитали 14Хотят прочитать 10
Рецензии
Аноним31 августа 2016 г.Скука от лекарства, или Оставляет глубокое
К чему?Читать далее(любимое выражение автора рецензируемой эпопеи, или романа-реки, как нам подсказывает вики)
Нет, я не собираюсь входить в эту реку дважды, жизнь и без того коротка. Но, раз угораздило, отчитываюсь о проделанном непосильном (1770 или 1525 страниц по официальным источникам, да ещё за две с хвостиком недели) труде.
Роман концентрируется на главном герое, и концентрация эта невероятно высока. В произведении несколько сотен персонажей (интересно, кто-нибудь подсчитывал? наверняка есть какие-нибудьупоротыеупёртые исследователи), но более-менее подробно проработаны лишь несколько из них, по пальцам перечесть; остальным придана какая-нибудь внешность, — зачастую карикатурная, а иногда сбивающаяся на сухую скороговорку полицейских ориентировок, — набор качеств плюс история, мало-мальски связанная с ГГ, он же ЖК. Не раз возникало ощущение, что персонажи для автора — набор светофильтров, которые он крутит так и этак, как театральный осветитель в своей будочке, чтобы дать нам рассмотреть центрового героя во всех красках.
Рассмотрение удовольствия не доставляет.Жан-Кристоф, божьей милостью...
Жан-Кристоф, божьей милостью композитор-самородок, мятущаяся душа и игрушка судьбы, чисто по-человечески неприятен. Он потрясающий эгоцентрист, невоспитанный холерик и адреналинозависимый тип. Автор даже не ставит перед читателем вопроса: позволительно ли гению быть сволочью. Нет, ну они же просто играли... на роялях, скрипках, раздолбанных пианинах, а тем временем вокруг них и зачастую по их вине рушились людские судьбы. Великовозрастное капризное дитя топает ногами — не для того, чтобы поиграть силушкой, не потому, что так приятно пружинит земля, а из-за того, что требуют послушания. Фтопку его! Наперекор!
Собираются людишки в общества? Фууу, чё вы как бараны-то? Даже музыку слушать вам совместными усилиями надо!.. Живут разобщённо, замкнувшись угрюмо каждый в своей «отчаянной» скорлупе? — надо их объединить, заставить действовать сообща!.. Профсоюзы?.. Ещё чего не хватало, чё вы как бараны-то?..
Ремня тебе хорошего не хватает, братец Кристоф.
«Но как же, — взволнованно затрепещут веерами фраппированные читательницы, — он же гениальный композитор! Творец!.. Как можно?»
Кто вам сказал? Ах, Ромен Роллан лично? :)
Кристоф Крафт талантлив и плодовит. Он новатор. И ещё Брамса не любит, да-да. Музыка из него то изливается мощным потоком, то вываливается жалкими кусочками. Сам ЖК сетует, что не приучил себя к творческой дисциплине, когда была такая возможность. То есть во всём на вал вдохновения полагается. Из чего же следует его гениальность? Из оценки критиков-современников, быть может? Но и автор, и его герой неоднократно дают нам понять, в каком именно гробу они видали всю эту критику. Из впечатлений слушателей? И их туда же, что они понимают. Что им продажные и безмозглые бумагомараки втёрли, тем и восторгаются или, наоборот, возмущаются, а то и освистывают. Искорка истинности мелькнула на миг в эпизоде, который ассоциируется с «Мартином Иденом»: это когда Жан-Кристоф, достигнув первых больших успехов, настойчиво думает: господи боже мой, они же теперь восхищаются вещами, которые я написал давным-давно! что же им раньше мешало?..
Наш герой абсолютно инфантилен ещё и в том, что не умеет отвечать за свои поступки, попросту сеет смерть и разрушение, потому что его величеству вожжа под мантию попала, и он хочет кричать во всё горло, бежать во весь опор, лезть на баррикады, пренебрегать дружбой, любовью, доверием — к чему? Ему всё простится, потому что это ведь его любят, с ним дружат, его считают гениальным...
Как всё это печально.
Давайте поговорим о другом ГГ романа. Нет, не об Оливье. Не об Антуанетте, не о Грации, не об Анне. Об авторе. Именно он — второй колосс десятикнижия, превращённого им в трибуну/кафедру/подиум. От «-измов» рябит в глазах. Роллан, аки Чернышевский, запрятал свои манифесты в сентиментальную и тяжеловесную мелодраму, только маскировать их особо не старался. Любопытно, что уверенный в собственном величии автор при этом даже не пытался заточить свою эпопею на грядущие поколения (не верил, что его magnum opus переживёт века?) — его «прозрачные» намёки и иносказания нынче практически невозможно читать без хоть каких-нибудь комментариев, без громоздкого справочного аппарата и толкований специалистов в сферах истории и музыки (таки да, если бы мне пришло в голову когда-нибудь в оставшейся жизни перечитать «Жан-Кристофа», я бы предпочла освоить его в бумаге, причём с обширными маргиналиями).
Но всё это можно понять и простить. В отличие от активной нелюбви автора к... да к кому угодно. Такое впечатление, что все, ну буквально все бедняге в жизни насолили: родственники, женщины, слишком шумные соседи, политики, журналисты, музыкальные критики, немцы, французы, вельможи, велосипедисты :)) да, даже они. Тина Ивановна какая-то, а не великий французский писатель. Легко понять, что мизогиния+шовинизм вкупе с антисемитизмом производят наиотвратительнейшее впечатление. Не буду даже примеры приводить и цитатами сыпать, по своему обыкновению: поверьте на слово и «никогда туда не ходите».
Хотя нет, один пример приведу. Допустим, вам надо упомянуть о Монтене. Как вы его назовёте, ну, как охарактеризуете? Французский писатель; философ; мыслитель; автор афоризмов... Роллан не так прост, как вы. Он припечатывает: «полуеврей Монтень». И всё становится ясно, правда же? Только почему-то не о Монтене, а о самом Роллане.
Задумалась о том, что плохую услугу в своё время советскому обществу оказала советская же власть, обласкав Роллана за его коммунистические воззрения по полной, превознеся его и распубликовав на всех углах. У нас ведь тогда как считалось: что опубликовано — особенно в газете — то и правда.
Роллан обличает, бичует, клеймит, злоупотребляет обобщениями и не стесняется в выражениях («мразь», «дрянь», «газеты кишели писателишками», о баранах я уже упоминала), повторяет одно и то же по десять раз (для лучшего усвоения безропотным читателем, видимо), плоско иллюстрирует погодой-природой все душевные метания и терзания персонажей; косячит в метафорах («родник, питавший внутренний огонь» facepalm); ниспровергая авторитеты, обвиняя их в пошлости, своё творение считает безусловным шедевром, просто «прочитать и умереть» :-/ Прямо гора Кобзон, у подножия которого копошится муравейник суперзвёзд.
Лично мне, обчитавшейся роллановских проповедей до полного не могу, захотелось только одного: вступить в Общество Тех, Кто Не Состоит Ни В Каком Обществе :))
И напоследок — отдельно о книге десятой, «Грядущий день». Эту десятину автор пожертвовал непознаваемому и непредугаданному будущему (получается, что часть романа мы должны отнести к области фантастики). Да, Роллан стоял на пороге новой эпохи, только стоял-то он к ней спиной. Орлиным взором окидывая известное ему и описанное в романе сорокалетие, трактуя и критикуя его вдоль и поперёк, он не посмел взглянуть в глаза страшному новому веку, революциям и нескончаемым войнам, до ближайшей из которых оставалось всего-то пара лет. Жутковато читать строки:
Этим детям, знавшим войну только по книгам, ничего не стоило приписать ей несвойственную красоту. Они стали агрессивными. Пресытившись миром и отвлечёнными идеями, они прославляли «наковальню сражений», на которой им предстояло окровавленным кулаком выковать когда-нибудь французское могущество.Трепет, горечь, болезненная усмешка... Так же, как и в крошечном эпизоде, где юный Оливье признаётся Кристофу, что хочет жить на полвека позднее — да, это пришлось бы на конец пятидесятых — начало шестидесятых, ты бы идеально вписался в это время, бедный Оливье Жанен...
Ну и хватит уже о «Жане-Кристофе». Близится полночь,
дубы классического леса уже обрастают мхом,эк я предугадала-то с картинкой к предыдущему отчёту :))694,9K
Аноним19 августа 2016 г.Ожившее прошлое. Неудобное и восхитительное.
Читать далееОн – пришелец из прошлого.
- Лежи, лежи смирно!, - говорю я, вжимая его коленом в прокрустово ложе моей рецензии. Безуспешно, ничего не получается. Он слишком силён и упрям, слишком хорош.
Такие книги действительно никто не читает, их не переиздают под модными обложками. Их получают в наследство с прочей рухлядью и потом пытаются пожертвовать районной библиотеке.
У современного взрослого вряд ли найдется время для такого объемного чтения (четыре тома из собрания сочинений!), и это не осуждение, а констатация.
Что до меня, то волей вселенского разума я прочла «Жан-Кристофа» за это лето дважды, выпустила джина из бутылки или пришельца из пентаграммы – и теперь не знаю, что с ним делать. И что писать в рецензии.
Пересказать сюжет? Жизнь немецкого композитора Жан-Кристофа Крафта, от колыбели до смертного одра, от родного прирейнского городка до Рима и Парижа, от безвестности до признания. Друзья, возлюбленные. Искания, даже приключения – все, что наполняет жизнь человека.
Этому же сюжету соответствует и «Доктор Фаустус» Томаса Манна – совершенно другая, но более близкая к нам книга. Более близкая – потому что Томас Манн пытался ответить на главный вопрос XX века: «Как в Германии мог возникнуть фашизм?». Ромену Роллану до этого вопроса далеко, «Жан-Кристоф» заканчивается в 1912 году, нависая над пропастью мировых войн, но не падая туда.
Роллан вообще думает, что мир не рухнет вниз, а разбежится и взлетит. Он верит, что все «болезни роста» пройдут, и настанет то самое светлое будущее.
«Жан-Кристоф» это встреча с другой ментальностью. Это мироощущение без Освенцима, это вера в то, что пока мы живы, то ничего еще не кончено, что всегда есть продолжение. Это вера в высшую гармонию – «царственную чету любви и ненависти», вера в божественный смысл.
У Томаса Манна описана гибель этих идей европейско-христианской цивилизации.
Получается, что Жан-Кристоф - это ископаемое, интересное с чисто археологической точки зрения? Нет, он живой. Я понимаю его.
Первые книги, посвященные детству – прекрасны. Чистым удовольствием было перечитать их – сколько мелочей, мягкого юмора, сколько внимания к миру ребенка. И последняя книга тоже прекрасна и вне времени – о мудрости счастливой старости. Счастливой – не значит, что герой облеплен внуками, это значит, что он в ладу с собой.
А вот средняя часть – молодость и зрелость – не хочет подлаживаться под возвышенный тон соседей. (Ах, упрямый Кристоф!) Эти книги тяжеловесны, ибо автор там клеймит. Французское, немецкое и итальянское общество, светские нравы, искусство, даже пролетарии – никто не уйдет обиженным, все получат свою долю порицания.
И тут у меня двоякое отношение – с одной стороны, любопытно читать все эти филиппики просто как исторические факты или «ничто не ново под луной». С другой стороны – слишком гневно, слишком серьезно. Мое современное клиповое мышление корчится и страдает.
Уже после я поняла, что эти пространные рассуждения были необходимы – иначе Жан-Кристоф проплыл бы бестелесным ангелом в вакууме, далеким от всякой конкретики.
Еще раз пытаюсь загнать Кристофа в рамки и указываю на сугубую символичность всех персонажей и мест действия. Жан-Кристоф рождается от отца – непутевого виртуозного музыканта (Искусство-Ремесло) и невежественной, но любящей матери (Народ). Еще у него есть дедушка – Искусство-Служение. Его лучший друг Оливье появляется в месье провинциального вольнодумца и строгой консерваторши. Герои неизменно селятся в домах, чей вертикальный срез символизирует общественный строй. Их противники и спутники тоже не случайны и предельно дидактичны.
Как же эти блок-схемы можно читать?! А запросто и с удовольствием – столько плоти дает автор своим героям, столько в них жизни и черточек, которым веришь. Жан-Кристоф смеется и разрывает путы литературоведщины.
Даже многострадальный женский вопрос там неоднозначен. В романе нет ни одной нормальной (с моей точки зрения) женщины – все либо проститутки, либо невежи и ханжи, либо положили себя на алтарь служения мужчине и плохо кончили. Еще женщины виноваты в разложении общества и в том, что сейчас зовется «культом потребления». А уж подобные пассажи автора просто невозможно читать:
Как одинока женщина! Лишь ребенок заполняет её жизнь, да и то не может заполнить всецело, если она настоящая женщина, а не только самка, если у нее сложная душа и большая жадность к жизни, ей столько всего нужно сделать, что она не может справиться одна, без посторонней помощи! Мужчина, даже самый одинокий, никогда не бывает так одинок – звучащий в нем внутренний голос оживляет для него пустыню, одиночество вдвоем тоже не властно над ним – он почти его не замечает, продолжая свой монолог.
Но Жан-Кристоф не хочет быть просто еще одним шовинистом. Где-то ближе к концу романа, автор приходит к шокирующему выводу, что женщина – тоже человек. И получается, что приведенные им примеры – это «то, как не надо». Автор клеймит и призывает:
Внушите женщине, что она ответственна за свои поступки, что она хозяйка своих желания, своей воли, и она ею будет.Лично у меня такое ощущение от всего этого: «ложечки нашлись, а осадок остался».
Между прочим, евреи, по Роллану, это почти как женщины. Ограничусь цитатой и избавьте меня от копания в этом вопросе, мне такого воспитание не позволяет.
Евреи – точно женщины: они превосходны, если держать их в узде, но господство, как первых, так и вторых, невыносимо, а те, кто подчиняется этому господству, просто смешны.И все же Кристоф не так плох, как может показаться.
Он – великолепный музыкант и служитель искусства. Именно в этом романе я нашла самый точный рецепт и объяснение творческого труда – равновесие. Баланс между порывом и добросовестным, монотонным трудом. Вдохновение посреди безделья ни к чему не приведет, но и тупой конвейер ничего не даст. Тепличные условия губят талант, но и нищета может вынуть из человека все творческое. Проблеме искусства (тайм-менеджмента в искусстве – если говорить современно) посвящено много страниц в романе, их очень интересно читать.
А в конечном итоге всё-всё-всё – и евреи, и женщины, и искусство, и нарочитые символы, и остросоциальные изыскания – тонет, тонет в тысячах слов прекрасного, живого текста. Действительно – роман-река.
Если решитесь на такого шумного и большого гостя – то принимайте его со всеми достоинствами и недостатками, как пришельца из другого времени. Он хорош.
644K
Аноним4 апреля 2019 г.РОМАН-РЕКА
Читать далееТак определил жанр своего произведения сам автор, Ромен Роллан, получивший за 10-томный роман «Жан-Кристоф» Нобелевскую премию 1916 года. Писатель ведет своего героя от колыбели до гробовой доски, и читатель вынужден тоже проделывать этот путь по реке жизни. И почему французы так любят этот процесс? «Человеческая комедия» Бальзака, «В поисках утраченного времени» Пруста, «Ругон-Маккары» Золя… Аналог жанра — всем известная семейная сага. О Форсайтах, например.
Как же я раньше любила эти толстые бесконечные книжки! Именно за их бесконечность. Но «Жан-Кристофа» отложила на потом, переключилась на «Очарованную душу» того же автора — женская судьба показалась интереснее.
И вот «потом» наступило. Десять романов об одном герое. Творчество, дружба, salfmade man — всё как я люблю. Прототип ГГ — мятежный Бетховен. Такая книга обязана была мне понравиться! Она и понравилась — два первых тома. Детство и юность. Ранимая душа, тупые обыватели, грубые нравы. Потрясает количество затрещин и оплеух на каждой странице — методы воспитания в 19 веке. Ребенка всё время бьют по голове — удивительно, как он вообще выжил, как музыка из этой головы не улетучилась.
Дальше пошли повторяемость и монотонность. Герой взрослеет, талант мужает. И каждая следующая женщина играет на инструменте под названием Жан-Кристоф свою незатейливую предсказуемую мелодию. Минна, Сабина, Роза, Коринна, и т.д., и т.п. Конечно, задача романтического героя — пройти через все круги ада и перестать быть игрушкой в руках судьбы, задача музыканта — достичь высшей гармонии, но какой ценой это достается читателю! Уже на третьем томе стало понятно, почему многие на LiveLib выбирают это произведение для игры «Долгая прогулка».
И все же главная претензия не к количеству страниц. И не такое видали. В романе о творчестве почему-то не хватило именно творческой составляющей. Только прямые причинно-следственные связи между событиями и, так сказать, музыкальным продуктом. А я-то надеялась, что меня впустят в секретную лабораторию и покажут, как оно у них, у музыкантов.
Подытоживая, я хотела жестко заявить, что такая манера письма устарела, что роман-река — труп. И чем там восторгались современники? Сегодня такое нельзя ни писать, ни читать. Но потом заколебалась: наверняка кому-то и сейчас понравится. А может, появится гений и оживит жанр. Всегда есть надежда на чудо.
506,2K
Роберт Штильмарк
4,6
(8)
Цитаты
Аноним7 декабря 2011 г.Самое страшное в жизни – это люди, которые представляют собой полное ничто. Как балласт, сброшенный с высоты, их неудержимо влечет вниз; они неизбежно должны упасть и, падая, увлекают за собой всех, с кем связала их судьба.
173,6K- Аноним7 декабря 2011 г.Читать далее
Дед обладал одним из ценнейших даров; с неослабевающим любопытством следил он за течением жизни, и эта свежесть чувств не только не исчезла, но, напротив, возрождалась с каждой утренней зарей. ... Большинство людей, в сущности, умирает в двадцать – тридцать лет: перешагнув этот возраст, они становятся лишь своею собственной тенью; всю остальную жизнь они подражают сами себе, повторяя с каждым днем все более механически и уродливо то, что уже когда-то говорили, делали, думали или любили в те времена, когда они еще были они.
132,6K 
Аноним2 сентября 2017 г.Читать далееУбожество мира в том, что у человека почти никогда нет товарища. Бывают, может быть, подруги и случайные друзья. Мы расточительны на это прекрасное звание «друг». В действительности имеешь одного только друга в течение всей жизни. И весьма редки те, кто его находит. Но счастье это так велико, что, лишившись его, мы уже не знаем, как жить. Сами того не замечая, мы заполняли им всю жизнь. Друг уходит — и жизнь пуста. Утрачено не только любимое существо, но всякий смысл любить, всякий смысл пережитой любви. Зачем он жил? Зачем вообще жить?..
Бывают в жизни периоды, когда в глубине организма совершается глухая работа перерождения; тогда тело и душа беззащитны перед опасностями внешнего мира; дух чувствует себя ослабленным, смутная грусть снедает его, пресыщение всем, оторванность от всего, что уже сделано, неуверенность в том, что еще можешь создать. В ту пору, когда происходят эти переломы, большинство людей бывает связано семейными обязанностями: в этом их спасение, хотя это, правда, и отнимает у них свободу мысли, необходимую, чтобы взвесив свои достоинства и недостатки, разобраться во всем, создать себе прочную новую жизнь. Сколько скрытых печалей, сколько горьких разочарований! Иди! Иди! Надо перешагнуть через это… Работа, обязанности, забота о семье держат человека в оглоблях, как измученную лошадь, которая хоть и спит, а все-таки продолжает шагать. Но у человека совершенно свободного нет ничего, что поддерживало бы его в часы упадка духа и приневоливало бы идти. Силы его надорваны, сознание затуманено. Горе ему, если в этот миг усыпления раскат грома внезапно пробудит лунатика! Он сорвется с высоты…9146
Подборки с этой книгой
Моя бумажная библиотека
- 1 912 книг
__ Советское книгоиздание. 1971-1975
- 286 книг
__ Советское книгоиздание. 1981-1984
- 362 книги
Книги моей домашней библиотеки
- 1 085 книг
1 Бумажная еда
- 888 книг
Другие издания
