Собрание сочинений в десяти томах. Том 7. История Пугачева

В томе собраны сочинения Пушкина, относящиеся к исторической науке.
Это прежде всего "История Пугачева" - добросовестный исторический очерк о событиях сравнительно недавнего для автора прошлого, основанный на изучении архивных материалов, допуск к которым был дан "высочайшим повелением". Как следует из сопровождающей том статьи, информация о пугачевщине являлась "закрытой" и труд Пушкина стал одним из первых исторических исследований этих событий. Кроме изучения документов Пушкин в 1833 году совершает поездку по местам, где разворачивались события пугачевского бунта (Казань, Оренбург, Уральск), находит еще живущих свидетелей этих событий, включает их воспоминания в свой труд.
Если говорить об авторской концепции (как я ее понял), то знаменитые слова о русском бунте - "бессмысленном и беспощадном" здесь будут кстати. Немало примеров жестокости и той самой беспощадности восставших можно встретить в тексте.

Наконец мятежники ворвались в дымящиеся развалины. Начальники были захвачены. Билову отсекли голову. С Елагина, человека тучного, содрали кожу; злодеи вынули из него сало и мазали им свои раны. Жену его изрубили. Дочь их, накануне овдовевшая Харлова, приведена была к победителю, распоряжавшему казнию ее родителей. Пугачев поражен был ее красотою и взял несчастную к себе в наложницы, пощадив для нее семилетнего ее брата. Вдова майора Ведовского, бежавшая из Рассыпной, также находилась в Татищевой: ее удавили. Все офицеры были повешены. Несколько солдат и башкирцев выведены в поле и расстреляны картечью.

В чем бессмысленность этого бунта? В его обреченности на поражение военное от силы государства и политическое - ведь никакой вразумительной программы государственных преобразований у "непросвещенных" бунтарей не было и быть не могло. Это был выплеск гнева измученного угнетением русского народа, нашедший поддержку у живущих в Поволжье и притесняемых властями коренных жителей этих мест. Это и нерешительность местных властей позволило очень быстро набрать грозную силу вспыхнувшему бунту:

прошло две недели со дня, как явился он под Яицким городком с горстью бунтовщиков, и уж он имел до трех тысяч пехоты и конницы и более двадцати пушек. Семь крепостей были им взяты или сдались ему. Войско его с часу на час умножалось неимоверно.

Спустя месяц

войско его состояло уже из двадцати пяти тысяч; ядром оного были яицкие казаки и солдаты, захваченные по крепостям; но около их скоплялось неимоверное множество татар, башкирцев, калмыков, бунтующих крестьян, беглых каторжников и бродяг всякого рода. Вся эта сволочь была кое-как вооружена, кто копьем, кто пистолетом, кто офицерской шпагой. Иным розданы были штыки, наткнутые на длинные палки; другие носили дубины; большая часть не имела никакого оружия. Войско разделено было на полки, состоящие из пятисот человек. Жалованье получали одни яицкие казаки; прочие довольствовались грабежом. Вино продавалось от казны. Корм и лошадей доставляли от башкирцев. За побег объявлена была смертная казнь. Десятник головою отвечал за своего беглеца. Учреждены были частые разъезды и караулы. Пугачев строго наблюдал за их исправностию, сам их объезжая, иногда и ночью. Учения (особенно артиллерийские) происходили почти всякий день. Церковная служба отправлялась ежедневно.

Столь большую цитату привожу не только в подтверждение сказанного выше, но и как пример языка и стиля этого пушкинского труда. Основной текст занимает порядка 90 страниц, читается как хорошая проза. Далее более 30-ти страниц мелким шрифтом пушкинских поглавных примечаний, включающих в частности обширные фрагменты документов и других использованных автором источников, в Приложении даны записи устных рассказов и преданий о Пугачеве.

Следующий раздел "Исторические статьи и материалы". Большая часть работ не окончена - это планы, фрагменты, заметки, сделанные при чтении, наброски. Наиболее интересными мне показались исторические анекдоты и размышления, собранные под заглавием Table-Talk и продолжающие их "Разговоры Н. К. Загряжской". Еще один пример пушкинского стиля:

Критики его были очень глупо написаны, но с живостию, а иногда и с красноречием. В них не было мыслей, но было движение;

А вот очень точное сопоставление Шекспира и Мольера:

Лица, созданные Шекспиром, не суть, как у Мольера, типы такой-то страсти, такого-то порока; но существа живые, исполненные многих страстей, многих пороков; обстоятельства развивают перед зрителем их разнообразные и многосторонние характеры. У Мольера скупой скуп - и только; у Шекспира Шайлок скуп, сметлив, мстителен, чадолюбив, остроумен. У Мольера лицемер волочится за женою своего благодетеля, лицемеря; принимает имение под сохранение, лицемеря; спрашивает стакан воды, лицемеря. У Шекспира лицемер произносит судебный приговор с тщеславною строгостию, но справедливо; он оправдывает свою жестокость глубокомысленным суждением государственного человека; он обольщает невинность сильными, увлекательными софизмами, не смешною смесью набожности и волокитства.

Третий раздел "Воспоминания и дневники". Воспоминания также фрагментарны и рассказывают об отдельных эпизодах жизни автора, связанных с людьми или событиями, воспоминаниями о которых он хочет поделиться с читателем. Герои их - Державин, Карамзин, Дельвиг, Кюхельбекер.
Дневниковых записей сохранилось немного, наибольшее количество относится к 1833-35 годам. Вот несколько фрагментов.

Государю неугодно было, что о своем камер-юнкерстве отзывался я не с умилением и благодарностию. Но я могу быть подданным даже рабом, - но холопом и шутом не буду и у царя небесного. Однако какая глубокая безнравственность в привычках нашего правительства! Полиция распечатывает письма мужа к жене и приносит их читать царю (человеку благовоспитанному и честному), и царь не стыдится в том признаться - и давать ход интриге, достойной Видока и Булгарина! Что ни говори, мудрено быть самодержавным.
Маршал Мезон упал на маневрах с лошади и чуть не был раздавлен Образцовым полком. Арнт объявил, что он вне опасности. Под Остерлицом он искрошил кавалергардов. Долг платежом красен.
Церковь, а при ней школа, полезнее колонны с орлом и с длинной надписью, которую безграмотный мужик наш долго еще не разберет.

Остается только жалеть о сожженных в конце 1825 года автобиографических записках, над которыми он трудился почти год.

И в заключении - из официальной записки " О народном воспитании", составленной по просьбе императора Николая:

Не одно влияние чужеземного идеологизма пагубно для нашего отечества; воспитание, или, лучше сказать, отсутствие воспитания есть корень всякого зла.

Спустя 200 лет слова эти актуальности не утратили.