Собрание сочинений в 30 томах. Том 16. Жизнь Дэвида Копперфилда, рассказанная им самим (главы XXX-LXIV)

we had given up the housekeeping as a bad job. The house kept itself, and we kept a page.

I have taken with fear and trembling to authorship.

I loved her at that minute to distraction. I should always love her, every minute, to distraction. Lovers had loved before, and lovers would love again; but no lover had loved, might, could, would, or should ever love, as I loved Dora. The more I raved, the more Jip barked. Each of us, in his own way, got more mad every moment.

Англию, как и юриспруденцию, весьма трудно взять приступом…

Я барахтаюсь в словах.

Тот, кто вспоминает историю своей жизни, как это делаю я, страницу за страницей, поистине должен быть человеком исключительным, если eму не приходится сожалеть о способностях, не нашедших применения, о многих утраченных возможностях, о многих ошибках и о противоборствовавших в сердце чувствах, одержавших над ним верх и совративших его с прямого пути.

Наш обед напоминал обед людоедов – такую кровавую окраску носила наша беседа.

Дышать-то труднее, но с годами редко бывает, чтобы дышалось легче. С этим приходится мириться.

Недовольный таким вступлением, я порвал бумагу на мелкие клочки и принялся за новый ответ: "Шекспир: первый враг человека находится у него во рту".

<...> счастье ни с того ни с сего не улыбается. В какой-то мере мы должны помочь ему улыбнуться.