Образцовое убийство

– Хорошо, – воскликнул он торжествующе, – если вы обещаете молчать, я скажу. Я осматривал сеньориту Фермерен за полтора года до того дня, когда она якобы умерла. Ей оставалось жить не больше трёх месяцев.
<…> Он подтвердил историю, рассказанную врачом, и добавил, что как-то вечером, когда Лусия ушла наверх спать, одна из дочерей сказала: кажется невероятным, чтобы в их повседневно-однообразной жизни могло произойти изменение, особенно столь непоправимое, как смерть. Потом он вспомнил эту фразу в часы бессонницы, когда легко верится в исполнимость любого замысла, и решил установить для всех тщательно повторяемый распорядок жизни, чтобы время в его доме остановилось. <…> Все дни слились в один. Время словно останавливалось каждую ночь; жизнь походила на трагедию, всегда обрывавшуюся в конце первого акта. Так прошло полтора года. Фермерен уверовал, что достиг вечности. Потом Лусия внезапно умерла. Срок, названный врачом, был отодвинут на пятнадцать месяцев. <…> Если вы помните, Орибе вышел из гостиницы однажды вечером, около десяти, объявив, что пойдёт обдумывать новую поэму. <…> Вдруг он оказался перед главным зданием «Аделы». Он рассказывал, что обогнул его с юга, открыл боковую дверь и двинулся наугад по этому незнакомому дому, пересёк комнаты и коридоры, наконец дошёл до винтовой лестницы за зелёным занавесом, поднялся по ней и с антресолей увидел огромный зал, где господин в чёрном беседовал с тремя девушками (первые, кого он встретил в доме). Орибе утверждал, что его не заметили. На антресолях было две двери. Он открыл правую. Там была Лусия Фермерен. <…> Орибе отмечал два момента. Во-первых, что, увидев его, девушка не удивилась. Словно, всё повторял он, она его в общем-то ждала. Потом последовал второй момент: целомудренная покорность, с которой девушка отдалась. <…> И ещё несколько слов о Вильяфанье и Лусии Фермерен. Быть может, Лусия Фермерен встретила Вильяфанье как ангела смерти, который избавит её наконец от тягостного бессмертия, навязанного отцом. Что касается Вильяфанье, то он разгневал судьбу, и она превратила его в орудие смерти, но не сокрушила; ничто не могло сокрушить его спокойного мужества, его несгибаемой выдержки.
_ Коварный снег

— Еще одно слово в адрес моей супруги, и я перережу вас всех, как свиней.
— Свиней? – все с тем же интересом вступил в дискуссию Токман. — А я всегда говорил: чтобы уметь правильно оценить нерогатый скот, мало сжирать горы сэндвичей с салатом в «Конфитерии дель Гас».

— Кстати, о собаках. Это напомнило мне еще одну историю, — размышляя, изрек Потранко. — В прошлый раз, ожидая цирюльника, я, просто чтобы скоротать время, стал листать журналы и от полного безделья перевел глаза на раздел комиксов в «Приложении». Опубликованная там история называлась «Вещая собака» — не слишком-то изящно. Все крутится вокруг одного парня в белом костюме, которого — беднягу — в виде трупа обнаруживают где-то в беседке. И ты ломаешь голову над тем, как преступнику удалось скрыться с огороженного и охраняемого места преступления, единственная дорога к которому была под присмотром какого-то рыжего англичанина. В конце тебя убеждают в том, что ты полный болван: какой-то священник распутывает это дело, а тебе словно бы затыкают кляпом рот.

— Ложь и клевета, — возразил Баулито. — Если бы не раздался гонг, я изрубил бы тебя в капусту.
— В капусту? — заинтересовался разговором Токман. — Лично я предпочитаю макаронные изделия.