Фаворит. Том 2. Его Таврида

История не любит, когда ее подталкивают в спину, - история сама назначает сроки.

Будь ты хоть трижды император, но если ты налакался пива сутра пораньше, от всегда будешь озабочен - куда бы его девать?

Павел, мучимый давним недовольством, утешался мыслями о своем превосходстве над матерью, которой однажды и сознался:

• Я внутренне чувствую, что все меня любят.
• Хуже быть того не может, - отвечала мать. - Очень опасное заблуждение думать, что ты всеми любим. Готовьтесь, сын мой, выносить и всеобщую ненависть...

Весть о падении Бастилии вызвала в русском народе всеобщее ликование, будто не парижане разрушили Бастилию, а сами русские по кирпичику разнесли Петропавловскую крепость.

Никита Иванович Рылеев, столичный обер-полицмейстер, был дурак очевидный. «Объявить домовладельцам с подпискою, - указывал он, - чтобы они заблаговременно, именно за три дни, извещали полицию - у кого в доме имеет быть пожар». В книге Радищева, которую он разрешил печатать, Рылеев ничего не понял, а скорее всего, даже не прочел её. Не вник, наверное, и в эпиграф из «Телемахиды», от которого мороз по коже дерёт: «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй…»

Красота ландшафтов была поразительная. Бронницы с храмами на горе выступили вечером - как сказка. Безбородко доказывал Фицгерберту, что бронницкое сено - лучшее сено в мире:

• Я бы его сам ел, да тогда скотине не хватит...

Уничтожить бюрократию стало теперь невозможно, ибо уничтожение её придется поручить тем же самым бюрократам. Но, даже уничтожив старую бюрократию, они тут же породят новую, ещё более прожорливую, более выносливую и живучую... Так не лучше ли нам это гадючье логово и не трогать?

Преодолевать трудности - не в этом ли смысл жизни?

Жившая в своем веке просвещенного абсолютизма, она была женщиной умной, образованной. Естественно, она не жаловала придворных дураков:

• Если один дуралей камень в Неву закинет, так потом сорок Вольтеров не знают, как его оттуда вытащить.