Рецензия на книгу

• 

  frabylu20 июля 2018 г.

  Предсмертная записка, дубль шестой

  ʽ
  Я начинаю этот текст со странного названия и с запятой, висящей в пространстве пустой строки, потому что любая постапокалиптическая фантастика, несмотря на обилие и жирную жизненность точек, является лишь запятой в многовариантности нашего будущего. Иногда — многоточием, если автор хочет показаться многозначительным и многозагадочным, но Canticle по Лейбовицу — это однозначная запятая, грустная и оставляющая надежду.
  Я иду по тексту Canticle как по выжженной пустыне. В центре пустыни развалины древнего аббатства, в котором когда-то кипела жизнь. Может, и не аббатства, музейной таблички к развалинам не прилагается. Они очень грустны и безжизненны, и если бы я был тем, кто разрушил эту обитель, меня бы по ночам мучили кошмары. Но я лишь свидетель Canticle.
  Я назвал этот текст предсмертной запиской без задней мысли. Сейчас я жив и в будущем умирать не планирую, так что не стоит пугаться. Но это, наверное, для вас слабое утешение, ведь в конце человечество непременно погибнет (и нет, это не спойлер), не с первой попытки, так с шестой, никого не предупредив, не оставив записки, и только стервятники вечности будут кружить над страницами, высматривая ваши тела.

  Я, наверное, кажусь вам немного странным. «Что за дурак?», может спросить кто-то несдержанный. На самом деле я могу оказаться кем угодно: китайской старлеткой с русскими корнями или интернет-ковбоем дальнего плавания, вашей гранд-бабушкой или даже судьей в День Гнева, настоящим Дугласом О'Райли или последним евреем на Земле. (Ничего себе, я полон сюрпризов!) Кем бы я ни оказался, как человек, читающий эту книгу, я не смогу избежать депрессивных мыслей. Canticle Миллера произведет на меня удручающее впечатление, представив столь ужасное будущее, что я с невольной душевной дрожью буду всматриваться в прошлое и пытаться понять, пошел ли мой мир по предсказанной дорожке или еще нет?.. (Как же хорошо, что я не планирую умирать, а то заголовок показался бы мне зловещим намеком).

  Я смотрю на свое отражение и вижу человека, для которого фантастическое будущее стало кошмарной реальностью без конца. Кто я? Пóлно, да и человека ли?.. Скорее старика, лишь условно относящегося к человеческой расе... Душа, столько выстрадавшая на страницах этой книги, состарилась, и я чувствую себя так, будто мне три, нет, пять тысяч лет. Я слишком стар… для новых переживаний.

  Я читаю книгу и медленно старюсь, ожидая, когда придет Мессия, чтобы спасти этот странный мир. Я практически смотрю автору в лицо, вижу на нем следы бессонницы отчаявшегося человека, — но все равно надеюсь, что спаситель придет. Между мной и автором только тонкий бумажный лист (тут наверняка найдется какой-нибудь брат Фрэнсис, который снова все неправильно поймет в силу своей наивности, но я достаточно уверен в себе, чтобы не беспокоиться об этом), и я могу с близкого расстояния наблюдать за Миллером и его кошмарами. Может быть, я — это он? Выбор монастыря как места действия — повторяющийся ночной кошмар Миллера. Церковь, которая, несмотря на все свое материалистическое несовершенство, единственная в силах спасти человечество, — дань чувству вины Миллера. Даже разочарование от того, что в научной фантастике так много истории и так мало будущего, — это не более чем желание Миллера предостеречь вас на доступном примере. А вот структура книги — это и растерянность автора, и его мастерство. Миллер, мне кажется, был немного растерян, принимаясь за это произведение. В романе три повести, и начиная первую, Миллер не мог знать, чем закончится последняя. Он выплескивал на бумагу всю свою боль, смятение и кошмары, желания и страхи. Возможно, имел общее представление и смутные цели, но это, все же, скорее была настойчивая потребность выговориться, чем продуманный план. И все-таки мастерство не пропьешь (и не вышибешь из мозгов даже самым крупным калибром). Три повести выстраиваются в стройную историю (ничего удивительного — после авторской обработки то), но каждая совершенна в собственных пределах: самостоятельными героями, самостоятельными темами, размеренным развертыванием событий. Миллер не зря считается мастером короткой формы, а таким писателям большие романы удаются только при условии, что будут составлены из коротких повестей или рассказов. Так и здесь. «Да будет человек!» — о том, как маленькое аббатство сумело сохранить кое-какие знания после всеобщего краха благодаря горстке отважных духом людей. «Да будет свет!» — о том, как аббатство стало островком света/просвещения/возрождения во всеобщем мраке невежества, жажды власти и войны. «Да будет воля твоя!» — о том, как аббатство попыталось спасти человечество и слово божие, убрав их куда подальше от людей, ведь те, даже наученные горьким опытом, все равно собирались в очередной раз уничтожить мир, убивая друг друга из ненависти и из милосердия и больше не считая убийство грехом.

  Я бы сказал, что эта предсмертная записка скорее свидетельствует о смерти духа человеческого, чем о самоубийстве конкретного индивидуума. И это — уже наполовину сбывшееся пророчество. Всю книгу я ждал, что придет кто-то, чтобы спасти мир грядущего, но Мессия опаздывал. Вот уже последние страницы, вот уже закрывается люк космического корабля за покидающими планету монахами, а Мессии все нет. Я так и не дождался его, пришлось уйти ни с чем. Но даже в конце я не отчаялся, у меня будет еще много времени, чтобы дождаться его — не здесь, так в других книгах или других мирах. Все-таки, я не Миллер, который нашел время, чтобы написать продолжение Canticle по Лейбовицу, но не нашел времени, чтобы дождаться спасения. Если не он, то даже и не знаю, кто я…

  Я считаю, что это хорошее свойство для постапокалиптического романа — заставлять читателя задумываться о печальном прошедшем и опасном грядущем, о своем мире и о себе. Иногда у меня даже возникает стойкое чувство, будто я читаю альтернативную историю, ведь все это уже было: и казни, и темные века, и войны, и угрозы, и взрывы, — просто автор переместил события в будущее и предложил посмотреть на них с точки зрения оскотинившегося после великой катастрофы человечества. Ученые сомневаются, что предыдущая цивилизация была высоко технологичной и вообще сколько-то разумной? Могла ли высокоразвитая цивилизация так опуститься? Ага, и не осталось никаких свидетельств — ни двигающихся машин (растащили на металлолом), ни думающих машин (чипы и схемы растащили на украшения), ни искусства (легко сгорает), ни науки (легко забывается), да и какими идиотами надо быть, чтобы уничтожить самих себя? Ученые в созданном Миллером мире были логичны в своих доводах, но это не отменяло факта, что перед этим в их двадцатом веке Часики Судного Дня все-таки дотикали. И спасибо еще, что я не должен был на страницах Canticle переживать Огненный потоп «лично», всего лишь воспринимая его в разговорах потомков, уже всё интерпретировавших. Такой прием мог бы стать хорошим эмоциональным обезболивающим, но его одного не достаточно. Вот и получается, что я…

  Я, наверное, и есть Лейбовиц (хотя и не еврей, но это не точно). Я тот, кто побывал на каждой странице. Я тот, кто страдал за каждого оступившегося и погибшего. Тот, кто видел своими глазами всю историю, каждую смерть, каждое поражение и каждую победу, оборачивающуюся поражением. Я тот, кто был везде и всюду, но так ни разу и не вышел на сцену основного действия (во всяком случае, никто об этом не знал). Я тот, кому было больно, хотя я и не обязан был страдать. И я пишу этот текст, чтобы у человечества всегда в запасе была предсмертная записка, надеясь, что она никогда не пригодится.

  Я думаю, повторяющийся конец каждой из частей Canticle специально наводит на мысли о вечном: вечном искушении, вечной смерти, вечных падальщиках… Это не шутка: каждая из трех частей книги заканчивается чертовыми падальщиками! Возможно, автор хотел сказать, что конец предрешен, и мы все умрем, но это не значит, что не надо думать о будущем, возможно, он вовсе не это хотел сказать. Но я заканчиваю этот текст вовсе не запятой, как кто-то мог бы подумать… (Вечно меня никто не понимает!) Это не запятая, а стервятник, который, опустив голову, высматривает свою добычу… Вряд ли меня, скорее кого-то из вас. Не думайте о себе, подумайте о нем, ему ведь тоже нужно чем-то питаться. А мне пора — мой корабль скоро стартует, не хотелось бы, чтобы кто-то занял мое место на борту и вместо меня дождался спасения человечества. Поэтому оставляю вас наедине:
  ʼ

  16

  1,5K