Рецензия на книгу
Голем, русская версия
Андрей Левкин
Аноним18 июня 2018 г.Книга, похожая на кусок мыла…
…И мыло, похожее на кусок сала. Один из героев — Хераскин — носит в мыслях над головой хозяйственное мыло и думает: «Если я чего-то не буду знать, мыло мне непременно подскажет». Но когда мыло ответа не даёт, Хераскину остаётся только читать мысли.
Хераскин — забавный, хотя и не главный герой «Голема». Сюжет пересказывать особо не буду, потому что он не важен (кто-то встречает героя, похожего на голема, и пытается узнать о нём побольше, попутно рассказывая об улице, на которой живёт, и теряя девушку, к которой, оказывается, — сюрпри-сюрприииз — испытывал чувства); запоминать героев поимённо нет нужды, даже тот же Хераскин весь — в этой истории с воображаемым мылом. Вся книга в этом мыле: вы думаете, что в ней есть что-то сакральное, но мыло молчит, и вам остаётся только пытаться прочитать мысли автора.
Впрочем, есть две очевидные истины, в которых не приходится сомневаться: в книге можно найти голема-конкретного и голема-абстрактного. Первого зовут Александр, герой-рассказчик встречает его на своей улице, и ему становится любопытна эта странная личность. У второго же нет названия — это просто Улица на карте города, напоминающая по форме Глаз Господень (моя догадка). И автор-рассказчик подробно знакомит читателя с архитектурой и инфраструктурой Улицы, с лицом каждого дома и характером каждой квартиры, как если бы и вправду описывал живое существо. Хотя вот вам навскидку ещё одно сравнение: из-за разделения текста на небольшие главы (по штуке на локацию) и подобного описания мест и видов создаётся стойкое ощущение, что читателю проводят экскурсию-спектакль по сцене театра среди подвижных декораций.
Здесь Улица — театр,
и Саша в нём голем,
ла-ла ла-ла ла-ла-ла
ла-ла ла-ла ла-ла!..Делаю радио потише, успев на мгновение удивиться, какие нынче странные крутят песни. Но ведь действительно, Улица — и театр, и актёр, то есть получается эдакий театр одного актёра. Только на сцене почему-то толпится куча народа, и общее между ними то, что каждый из них — голем. (— Театр одного голема?) Особенно «големным» кажется некто по фамилии Куракин — герой-журналист, переменчивый, как погода весной, всё время переходил из одного состояния ума в другое и «будто бы из своих уходов-переходов неизвестно куда он возвращался другим человеком». И что характерно, в конце он будет единственным, кто спойлер. А тот самый Хераскин — учитель, между прочим, — был похож на голема меньше всех, и в конце спойлер и спойлер. Хераскин и мальчик, потерявший собаку, — единственные на всю книгу не-големы. Зато собака мальчика — тот ещё голем, но только после того, как нашлась. И местная Мэри Попинс — тоже голем, потому что меняется под влиянием Куракина. И Башилов — местный художник, творец, пророк, — он тоже отчасти голем, потому что меняет окраску своего творчества с нейтральной на политическую. Даже Галчинская (Галкина, как её ласково называет автор-герой) — тоже в каком-то роде голем, потому что любит голема и меняется из-за этой любви. Да и сам автор-герой-рассказчик под её влиянием претерпевает изменения, становясь таким образом големом.
Во всяком случае, из книги я вынесла для себя понимание (наверное, оно просто было плохо прикручено к полу), что автор готов назвать големом любого, кто под действием таинственных сил перестаёт быть похож на себя, становясь по самой своей природе кем-то иным. Вот и родилось из этого понимания впечатление, что в книге голем на големе едет и големом погоняет. (Тогда это уже, наверное, Театр теней голема?)Разумеется, всё не столь однозначно и очевидно, каждый волен выносить свои понимания, впечатления и выводы (вообще всё, что плохо лежит), но пищи для ума здесь хватает (в очередь, граждане! не лезем без очереди! все талоны будут обналичены, не паникуйте).
И вот ещё какая неоднозначность: в этой книге сложно отделить автора от рассказчика, а рассказчика отличить от героя. И так как я существо до крайности ленивое, то обозначу его своим излюбленным А.Г.Р.ом — автором-героем-рассказчиком. Агр — штука непростая, и от книги к книге его функции меняются в зависимости от того, какая из трёх составляющих преобладает или какую роль Агр сам себе определил (хозяин барин, как говорится).
Если верить биографии Левкина, то от автора у нашего Агра только несколько скупых биографических фактов из первых тридцати-сорока лет его (автора) жизни. Потом Агр из этой жизни вылупляется в переводчика, который любезно рассказывает нам историю «Голема». При этом для простого рассказчика Агр даёт довольно много информации о себе. В книге как будто есть отрывки из монографии об особенностях жизни переводчика обыкновенного, точнее, это лучше сравнить с зоотелепередачей в прямом эфире: «Потом самец переводчика записал то, что вы можете видеть на этой странице, а вообще переводчики живут вот так вот и обычно делают то-то и то-то. А сейчас самец переводчика, за которым мы наблюдаем, почувствовал, что пора обхаживать выбранную им самочку, но самочка всё ещё его не замечает, и переводчик в недоумении». Тут и Дроздов бы обзавидовался. Ладно-ладно… Допустим, я немного утрировала, но эффект прямого эфира и даже чего-то похожего на интерактивность действительно в книге присутствуют (только безз ззооззаморочек) и добавляют ей новую грань восприятия, а Агра делают похожим на обыкновенного героя романа. И всё-таки он не герой, в привычном смысле: даже являясь частью сюжета, Агр на него никак не влияет. То есть прав и обязанностей у него даже меньше, чем у ружья, которое повесили на стену в первом акте. Местный художник очень метко определил его должность — историограф Улицы. И мне кажется, Агр блестяще справился со своими должностными обязанностями. Тем более что этому благоприятствовала даже сама его профессия: переводчик сродни историографу — присутствует, записывает, но не влияет на ход истории.Уже само по себе наличие Агра, да и вся композиция книги-героя-улицы делают «Голема» интересным, необычным, завлекательным для пытливых умов. А умы ленивые, непытливые, заплывшие жиром легко можно спугнуть тем, что рассказчик смахивает на придурка с кризисом среднего возраста — и это слишком похоже на правду. Слишком скучно. Слишком страшно.
Впечатление страшной правды в первую очередь производит язык. Историограф записывает эту свою историю так, как обычно образованные мужики неопределённого среднего возраста травят байки на кухне у друзей: языком разговорным, живым, забавным, объяснительным, но даже близко не художественным. В этом есть странная прелесть, хотя мне сложно представить человека, которому бы он такой понравился. А так — язык и язык, реальная речь реального человека. Похоже на правду.И в конце даже наступает правдоподобный АД!!!11!!!1!!1!!!!!!!111
По этому взрыву символов легко оценить степень моего краткосрочного потрясения, когда я в романе встречаю три отрывка подряд — (чтение мыслей политтехнолога)/(творческий поиск Божьего промысла)/(сценарий политического вакуума), — которыми автор ломает мне мозг. Наверное, будь я постарше и поумнее — или хотя бы интересуйся больше актуальным искусством, государственным устройством и политическими технологиями, — то смогла бы разобраться и без пояснений Агра. (Единственное, что смогла припомнить, — это байки по поводу Сталина и оккультизма. Или не байки.) Но чего нет, того нет, и эту важную часть романа мне не дано оценить. И всё же какой-то частью своего умишка я понимаю, что это не обычная кухонная политика, а что-то важное — если не для каждого гражданина, то уж для всякого мыслящего человека, являющегося частью данного социума, точно. И это, мне кажется, действительно моя проблема, что я никогда не интересовалась, как устроено государство, в котором я живу, — а не проблема автора, что он пишет на столь мозголомные темы.
Или он пытался окончательно свести читателя с ума?
А дальше — всё, то есть, наоборот — ничего, пустота, конец, баста. Счастлив тот, кто не с нами. Но Бог — с нами (живёт в конце Улицы, на четвёртом, кажется, этаже дома №50, вон, смотрите, как раз идёт к киоску купить бутылку «Гжелки», можете с ним поздороваться), и наверное поэтому он несчастен. Уж не знаю, по какой прихоти автор поселил Бога на эту Улицу и почему рассказал об этом только на последней странице, но точно знаю, что мне его очень жалко. И Агра жалко (хотя не слишком сильно, ведь он всего лишь рассказчик и это не его история), и Куракина, и Мэри Попинс, и даже Хераскина с его куском мыла. Его, наверное, даже жальче всех, ведь он так и не стал големом.Лексикон новейшего времени
Голем — это персонаж еврейской мифологии, существо одной из стихий или их сочетания, оживлённое магами-каббалистами с помощью тайных знаний, подобное Адаму, которого Бог создал из глины.
Голем — камень, похожий на кусок сала; глина, возомнившая себя плотью.
Голем для романтизма — это экзотический вариант темы двойничества.
Голем для нацизма — это мечта об «универсальном солдате».
Голем еврейской поэзии — это символ пробуждающейся народной массы, её революционной, ещё неосознанной, но могучей стихии, стремящейся окончательно порвать с традициями прошлого.
Голем по Майринку, говорят, то же самое — символ массовой души, охваченной «психической эпидемией» — болезненно страстной и смутной жаждой освобождения, — но я не верю. Для меня майринковский голем — это двойник любого человека, живущего духовной жизнью; отражение в плоти и крови, которое появляется, когда физические силы человека иссякают в борьбе за выживание и дух одерживает победу над плотью.
«Голем» Майринка — мрачная сказка, настолько прекрасная, что я после неё готова была читать всё, в названии чего есть слово «голем», даже если не всё могла понять.
Голем по Левкину — это что-то, что с течением времени меняется, незаметно, исподволь становится совершенно другим и по природе, и по характеру. Например — целая улица. Или её отдельные жители. Официальный Голем Улицы — голем по имени Саша — загадочный сотрудник непонятной политической конторы, пишущий сценарии будущего для всей страны.
«Голем, русская версия» Левкина, — это одна безымянная Улица в одном большом городе одной большой страны, и за пределами этой улицы нет ни города, ни страны.
Голем в России — это любой человек из ниоткуда.
Голем любой истории — это любой человек, который изменился, чтобы из любого стать другим. Вчера это были Александр и прочие жители Улицы, сегодня это я, а завтра — как знать? — может, ты?28561