Рецензия на книгу
Киномания
Теодор Рошак
Stray_stoat31 мая 2018 г.Мерцание
У зрителя просто возникает желание, чтобы весь этот цикл — зачатия, рождения, смерти — был пресечен ради всеобщего блага.Я не люблю кино.
Потому мне особенно тяжело было читать эту книгу с самого начала. Аннотация обещала тайну личности загадочного режиссёра фильмов ужасов, но на первых страницах меня встретило затянутое восхищенное слюноотделение пубертатного подростка, открывшего для себя кино, потому что там мастера итальянского неореализма показывали грудастых крестьянок. Высокое искусство, которое не освистывают в зрительных залах.Постельные сцены сопровождают книгу на протяжение всего сюжета. Найлана, Дева джунглей, секс-экскурс в историю кино от приютившей героя критикессы Клэр, тантрический секс от старушки-актрисы и юная студентка: вся эта галерея экзотических совокуплений призвана не столько подогревать интерес читателя, сколько отражать главную задумку книги. Секс является важной частью "Киномании", неразрывно связанной с кинематографом. Порно и ужас, секс и смерть, отвращение к коитусу, задаваемое 25-ым кадром того самого режиссёра с обложки, Макса Касла, для воплощения замысла злобных еретиков — уцелевшего и, конечно же, влиятельного ответвления катаров.
Действующих лиц для такого многостраничного труда немного. Главными героями являются рассказчик, Джонатан Гейтс, за годы повествования проделавший путь от наивного прыщавого подростка до уважаемого профессора, кинокритикесса Кларисса, остроумная интеллектуалка, возлюбленная рассказчика, и Макс Касл, ускользающий таинственный режиссёр с необыкновенными фильмами. По сути, главных героев на самом деле всего двое, так как рассказчик всего лишь функция, бледная тень научившей его всему Клэр, нейтрализатор между ней и фигурой Касла.
Сюжет медленно и затянуто бродит кругами вокруг одних и тех же действующих лиц. К сожалению, призванная увлечь детективная интрига очень слаба по исполнению. Каждый "неожиданный" поворот книги с легкостью предсказывается за несколько сотен страниц до, и остаётся лишь, позёвывая, ждать, пока писатель дойдёт через свои не особо увлекательные затянутые словоплетения к очередной сюжетной вехе.
Концовка книги сперва кажется неоднозначной, но, учитывая факт того, что автор, Теодор Рошак, считал себя неолуддитом (правда, если верить Википедии), её вполне можно рассматривать как тот самый голливудский хэппи-энд.Автор проходится по многим жанрам и направлениям кинематографа. К сожалению, его внимание сосредоточено преимущественно на французском и итальянском кино. Обозначив своего выдуманного режиссёра как выходца из немецкого экспрессионизма (в котором угадываются черты биографии Фридриха Мурнау и Орсона Уэллса, хотя последний непосредственно появляется в книге), он практически не пишет более об этом жанре. Так же обходится и с классикой фильмов ужасов от Universal, упомянув очень мало лент. Такое несоответствие между заявкой и действительностью, объектом в фокусе и его окружением неприятно удивляет. Герой сотнями страниц описывает "крутые" фильмы своей молодости и французскую новую волну, а таким шедеврам, как "Метрополис" или "Вампир" самого Дрейера уделяет всего несколько слов в самом конце книги, будто бы вспомнив, что их неплохо было бы упомянуть, а для "Носферату" вообще не находит места. Даже "Розовым фламинго" Уотерса было уделено больше внимания!
Интересно, что, несмотря на объёмное примечание по фильмам и режиссёрам, в книге всё ещё остаются не прокомментированные отсылки. Так, "Недо-недо" отсылает к постапокалиптическим дистопиям вроде "Безумного Макса" и "Планете обезьян" (а ещё позже такой эпизод появился в "Футураме"), в фильме "Одинокая любовная песня грустных детей канализации" узнаётся рассказ Харлана Эллисона "Кроатоан", а в описании реквизита для фильма, хнычущих, личинкоподобных эмбрионах, о которых никто не догадается, как они сделаны можно опознать знаменитого младенца из "Eraserhead".
Возможно, эта книга послужила одним из источников вдохновения для Данилевски с его "Домом из листьев". Их несомненно объединяет описание фильмов с пересказом сюжета и описанием операторской работы как реально существующих признанных произведений несуществующего режиссера, что усиливается обилием кинематографических цитат, призванных создать ощущение реалистичности выдуманных картин. А эпизод с просмотром фильма "Зомби на снегу" в сериале A Series of Unfortunate Events не может не воскресить в памяти саллиранд ( он же анаморфный мультифильтр ).
Нельзя не сравнивать "Киноманию" со знаменитыми произведениями Умберто Эко или же киноведческим опусом Брэдбери. К сожалению, обоим писателям эта книга проигрывает. По убедительной и в то же время безумной конспирологии ей не сравниться с "Маятником Фуко", по экскурсу к жизни монахов в тёмные века — с "Именем розы", по любви к кино ( в первую очередь, к тому самому жанру ужасов) — с "Кладбищем для безумцев"
Мне не нравится мораль книги. Создаётся впечатление, что автор из тех людей, кто, к примеру, выхолостил в экранизации "Альрауне" Ганса Гейн Эверса превратив её в убогий беззубый шарж, оживляемый лишь блистательной Бригиттой Хельм, которая в книге удостоилась лишь жалкого упоминания в пару слов в самом конце, и только за свою величайшую роль в Метрополисе. Жанру ужасов в книге о режиссёре ужасов уделено на удивление мало внимания, тот самый великий немецкий экспрессионизм практически отсутствует, на отрицании и порицании B-movies строится практически вся книга, сплаттер и эксплуатационное кино высмеиваются, и их буквально не переносят подчёркнуто положительные герои книги, а рассказчик с презрением описывает культовый "Шоу ужасов Рокки Хоррора" и говорит о том, что ушёл с "Уродцев" Браунинга так, будто это предмет для гордости. Осуждение философии катаров и манихейцев тоже отклика во мне не нашло.
Я надеялась найти воспевание прекрасного жанра кинематографа, но нашла скорее любование вопреки.
P.S.
... я начал автоматически сортировать найденные мною образы и мотивы, и на монтажном столике стали появляться маленькие холмики. В одном было повторяющееся изображение полипа или щупальца — обычно он вылезал из какой-либо норы, туннеля или темного угла, вторгаясь в сцену любви, секса, страсти. Это мерзкое мультяшное существо выпускало паутинные усики и опутывало влюбленных, которые становились жертвой паука. Потом во множестве шли изображения черной птицы, летающей над картинами жестокости и уничтожения. Я определил это как катарскую эмблему божественного, но бессильного милосердия. А птице противостояли крадущаяся пантера, тигр, ягуар, обычно вмонтированные в идиллическую сцену, где этот зверь становился тенью, что простирается надо всеми земными наслаждениями.5136
