Рецензия на книгу
Киномания
Теодор Рошак
Аноним27 мая 2018 г.Epileptic Flicker
Sensate / Чувственный
Боль — это стимулы от рецепторов периферической нервной системы, поступающие через спинной мозг в головной и говорящие ему, что что-то не в порядке. К слову «боль» можно подобрать более ста прилагательных, из которых примерно двадцать профессионально используются в медицинской диагностике. Боль — это симптом. Мне было больно читать эту книгу. Разумеется, моя боль — психосоматическая (воображаемая, душевная или даже фантомная, невыразимая, безысходная, кратковременная, ненужная, противная, удушающая). Я чувствовал, как легкие отказываются впускать в себя воздух, но не задыхался. К счастью, до эпилептических припадков не дошло, но была дрожь, легкая, едва заметная дрожь отвращения и увлеченности, которую я мог бы и не заметить, если бы не проводил столько времени, всматриваясь в собственную душу. Интересно, а это что за симптом? Симптом до ужаса хорошей литературы? Или отвратительного мастерства?
Довольно рискованно использовать слова вроде «отвращение», «ужас», «мрак» и «жуть», но я вообще парень рисковый, поэтому попробую дать им собственное «киноманческое» определение. Отвращение — это такой условно ноцицептивный сигнал, который мечется в условном мозгу из условной зоны осмысления в условную зону воображения и обратно. Это холодок (безусловный), который пробегает по спине, когда думаешь, как близко находится человечество к тому, чтобы всё это оказалось правдой, и что где-то существует человек, который смог связать воедино разрозненные обрывки всемирной истории, конспиративизма, теологии, философии, истории кинематографа, психологии и прочего, и, используя свой научный опыт, написать столь мрачное полотно. Моя проблема заключается в том, что я не могу однозначно сказать, нравится мне это или не нравится. Мне больно, но ведь и боль может доставлять наслаждение, да?
Очень точно мое состояние описывается словом «Flicker», которым в оригинале и была озаглавлена книга. Это мерцание, дрожание, вспыхивать и гаснуть, махать крыльями, фильм, вспышка, прием, затвор клац, вспышка затвор клац вспышка затвор клац… Так и до эпилептического припадка недолго. Жаль, что это слово не вбирает в себя гипнотического наваждения, от которого бросает в дрожь, так что я бы, наверное, видоизменил название на «Epileptic Flicker». Таким образом, на уровне чувств книга производит неоднозначное впечатление, которым сперва жадно пропитываешься, читая взахлеб, а потом остаешься отравленным еще какое-то время, закончив читать и, возможно, валяясь без чувств. Именно «взахлеб», именно «отравленным» и именно «без чувств».Consequential / Логический
Однако без контекста это просто общие рассуждения — это как курить марихуану, оправдываясь эпилепсией соседки сверху. Кинематограф, тайны, заговоры, аскетичность веры, вечная война, апокалипсис, исследования, похищения, многоголосица персонажей, критический подход, эстетическая ценность искусства, сумрак катакомб кинозалов, и вихрь черного экрана, и эротика, и ересь, и блики на воде, и… Все это — не более чем слова.
А вот композиция книги действительно вызывает уважение и выдает мастерство. Допустим в книге 1000 страниц, кульминация — когда герой находит все объясняющий мотив, — приходится на 800-ю страницу, а за оставшиеся 200 страниц происходят неприятности, которых никто не ждал, и лишающий почти всех надежд финал. Интригующая завязка — набирающее обороты основное действие — кульминация, подобная взрыву интеллектуального наслаждения, — и стремительный, пропитанный отчаянием финал, полностью соответствующий весомому слову «конец». Кем бы по профессии ни был автор, «монтаж» истории у него получился отличным. Более того, он «склеил концы ленты», чтобы конец книги отбрасывал читателя в ее начало — древним как мир [литературы] приемом, когда герой в конце книги начинает писать эту книгу, — и этот прием заново вызвывает в памяти прочитанное, чтобы показать историю в новом свете.
Все хитрые композиционные приемчики делают чтение книги увлекательным, но чисто технически ничего интересного в ней не происходит. По сути, герой-рассказчик только и делает, что смотрит кино, думает о нем, занимается сексом, слушает лекции, знакомится с людьми, ездит с места на место, много читает, немало пишет — фабула просто закачаешься. А, ну да, есть и кое-что остросюжетное: ограбление миллионера — адын штука, похищение доверчивого придурка — адын штука, предположительное похищение осторожной несговорчивой бестии — адын штука, апокалипсис — адын штука.
Казалось бы, отсюда логически вытекает, что книгу можно закрыть примерно после третьей главы на моменте мистического посвящения в загадочную историю тамплиеров (любопытно, кстати, сколько людей так и поступило?), чтобы случайно не заработать себе падучее неврологическое расстройство, причиняющее невыразимые душевные муки. Но нет, хочется прочитать до конца. Вы только вдумайтесь: это каким же мастером надо быть, чтобы при самой скромномерцающей событийности умудриться сделать бестселлер? Даже пингвинам, мне кажется, было бы интересно.Humane / Человечный
Кстати, об этих черно-белых надменных крылатых тварях. Мне очень понравилось, как автор обыграл саму идею катаров, их конкретное человеческое воплощение в наших реалиях. Человеческое, но бесчеловечное.
Вообще люди в этой книге значат очень многое. Как минимум, кино без зрителя не бывает, как максимум, люди формируют мир для людей, используя людей, направляемые людьми, ради людей и из-за людей. Так что ничего удивительного, что в книге много персонажей, и каждый новый герой становится неизбежной ступенькой, приближающей нас к развязке. Кино — тоже в каком-то смысле персонаж, сравнимый с перилами метафизической лестницы чтения. Однако интересен тот факт, что в качестве «перил» автор мог использовать любой сложный продукт человеческого труда: от кетчупа до наладонника (хотя вот табак, например, был бы слишком очевидным злодеем). Вы только представьте себе катаров, которые пытаются повлиять на человечество через вкусовые сосочки на языке! Это была бы бомба!
Но идея книги на историческом уровне сводится к древнему как мир противостоянию черного и белого, добра и зла, Бога и Дьявола, и орудием одной из сторон (сами для себя решите, какой) является именно кино. Две христианские церкви исстари враждовали, и в Средние века римско-католическая почти уничтожила альбигонийскую (ту самую катарскую). Суть противостояния сводилась к тому, что первые считали жизнь ценнейшим даром, а вторые — дьявольским проклятием для душ, и относились к ней соответственно. Итог противостояния свелся к тому, что катары затаились, стали преклоняться перед собственными страданиями и взяли на вооружение кино (да, с кетчупом было бы сложнее) для приближения конца света.
Автор не ставит перед читателем прямого вопроса, что значит быть человеком, но такой вопрос сам напрашивается. Спасти души ценой уничтожения всего человечества одним почти безболезненным ударом — это гуманно? Или больше человеколюбия в том, чтобы помочь человечеству и дальше влачить существование в бренной оболочке, позволяя испытывать земные радости в краткий миг между небытием и небытием? Для большинства, пожалуй, вопрос даже не стоит, но автор так преподносит историю и учение катаров, что читатель вместе с Джонатаном Гейтсом невольно начинает сомневаться, где же зарыто зло.
Лично я бы сказал, что быть человечным — это меньшее из двух зол.Cinemacastlic / Кинокасловский
Но тогда из этого можно сделать вывод, что смотреть кино — большее из двух зол, от которого следует отказаться ради собственного спасения. Но это же бред сивого Касла! «Flicker» не только расскажет вам голосом профессора-киноведа историю кинематографического всемирного заговора, но и покажет, чем именно ценно кино, чтобы вы ни в коем случае не бросали его смотреть.
Правда, все эти киноизыски оказались не совсем для меня, я давно их забросил. Но на меня произвело впечатление, как много страсти и одержимости было нужно, чтобы сохранить хоть какое-то прошлое кинематографа для истории, для потомков, для нас. При этом «Flicker» не годится, если вы хотите узнать что-то новое, от мельтешения имен, названий и дат у вас в глазах зарябит (между прочим, первый признак эпилепсии). «Flicker» годится, только если вы уже понимаете, о чем идет речь, или готовы принимать все на веру, не гугля очередное название очередного фильма, а просто давая волю фантазии. Не так страшны фильмы Касла, как страшна правдоподобность его существования.
Да, Касл был правоверным катаром со всеми вытекающими и невытекающими, но также он был режиссером, творчество которого чуть не потеряли в суматохе времен. А творчество скольких все-таки потеряли! И пробуждение жестокости в зрителях, и изменения эстетических ценностей в середине прошлого века, и животная тяга к фильмам, полным насилия, — всё правда. И именно осмысление этой пугающей кинокасловской правдоподобности причиняет мне такую боль.Last / Последний
Чувствую, что книга оказала на меня определенное влияние — но пока не могу точно сказать, какое. Симптом первый: окончательно устоявшаяся ненависть к любого рода конспирологическим романам. Думаю, это вообще неизлечимо.
Симптом второй: скорбь о десятках и сотнях просмотренных фильмов, о тысячах впустую потраченных часов. Это вообще нормально? Нет, не нормально, ведь вся наша жизнь — пустая трата времени перед тем, как мы умрем. Поэтому я одновременно испытываю благодарность — спустя три или четыре года кинодиеты (уже сбился со счета) я вновь ощутил тягу к просмотру фильмов. Впрочем, я предвижу, что спустя какое-то время я вернусь к своей диете и даже сделаю ее еще более строгой.
Последний симптом: появилась кровожадная тяга к драме. Я готов признать, что «Flicker» интересный, но, дочитав его, ощущаю, что с куда большим вниманием и пониманием отнесся бы сейчас к бутылочке холодного пива и книге про страдания какого-нибудь юного катара, который мучится в стенах монастырского приюта и, будучи еще маленьким мальчиком перед церковной фреской, изображающей казнь Симона-волхва, горячо клянется, что однажды сбежит от Сироток бури. Если вы читали книгу, то можете представить себе, насколько драматичным и пропитанным болью было бы такое произведение. Впрочем, сейчас мне любая история, рассказанная не с точки зрения исследователя, одержимого идеей докопаться до истины и спасти мир, показалась бы мне интересной, даже если она причинит не меньшую боль. Ведь боль всего лишь означает, что это не конец и мы еще живы.11271