Рецензия на книгу

• 

  Аноним3 апреля 2018 г.

  "Театр лучше жизни"

  «Театр лучше жизни» - так утверждала однажды увиденная мною афиша пермского драматического театра, и мне тогда это показалось весьма спорным. Но для Джулии Ламберт, без сомнения, эта фраза стала бы девизом. Ей скучна роскошная, богатая и полная чужого восхищения, но обыденная жизнь. Развлекать себя игрой вне сцены Джулия уже умеет в совершенстве (жесты, мизансцены, вздохи). Но не раз в книге подчеркивается, что все это не имеет для нее серьезного значения, по-настоящему живет она только на сцене. Это не хорошо и не плохо, это не подлежит оценкам типа «пустая женщина» и упрекам «тебя не существует», как говорит ей слишком молодой сын. Был ли Ван Гог, который рисовал почти по картине в день, еще кем-то, кроме как художником, успевал ли быть и должен ли был быть кем-то еще? Моэм прямо говорит о том, что некий «дух играл на ней как скрипач на скрипке», Джулия – гениальный проводник своего таланта, медиум, она принадлежит не обычному миру, а миру искусства. О ее выходе на сцену он пишет: «Джулии предстояло перейти из мира притворства в мир реальности» - парадоксальная фраза, ведь в понимании обывателя именно театр и есть «мир притворства». Однако для Джулии все иначе, она – другая. Да и зачем ей быть кем-то еще, кроме актрисы? Жена, мать, дочь – все это рассеется в пыль, останется только то, что она была великой актрисой. Роман рассказывает как раз о том, что Актриса в какой-то момент жизни в силу кризиса возраста подсознательно решает попробовать стать просто Женщиной, пуститься в любовные авантюры, соблазнить сразу нескольких мужчин, почувствовать себя привлекательной (возможно, в последний раз, ведь годы уже не те). Эта затея заканчивается неудачей в жизни, триумфом на сцене и полным осознанием своего предназначения. А еще – «свободой от всех земных уз»: от мужчин, от детей, от поклонников и даже от диеты. Это не говорится на последних страницах романа, но я уверена: поедая бифштекс, Джулия Ламберт чувствует себя бессмертной.

  Однако написана книга ужасно. Возможно, это проблема перевода (Г. Островская, 2011), но в ней нет почти нет живого слова! Предметы обстановки, внешность, характеры и чувства описываются максимально избито и штампованно. «Густые каштановые волосы, чудесная кожа, большие синие глаза», «взгляд у нее был жесткий, губы кривила ироническая усмешка», «она вспоминала стройное юное тело Тома… его жаркую наготу, неповторимый вкус его губ» (автор даже не утруждает себя подбором эпитетов: и так сойдет!)... Одноклеточные любовные романы пишутся тем же языком: «сердце Джулии терзала мука», «на сердце у нее было тоскливо», «ее сердце терзали дурные предчувствия»… В психологии Моэм тоже не сильно глубок, например, как описан момент, когда героиня охладела к мужу: просто взяла и разлюбила в один миг после трех месяцев разлуки, и как не было нескольких лет страсти. И это не "всего лишь" 1937 год, это уже 1937 год, уже написан Вертер, Толстой, Чехов, на которого есть отсылка в тексте, Флобер, Гюго, Диккенс. Не то чтобы я любила продираться сквозь чащобу авторского языка, но и скользить по его гладкому льду, как в этой книге, ни за что не цепляясь, было малоинтересно. Как будто читала неумелое школьное сочинение про банальную связь стареющей женщины с молодым тщеславным любовником.

  И все-таки финал немного примирил меня с Моэмом. Автор бежал-бежал, торопился как можно скупее рассказать обо всем, чтобы настала ключевая сцена романа. «Театр лучше жизни», как и кино, и литература, потому что собирает в фокусе все рассеянные по серой реальности яркие эпизоды, укрупняет мелкие характеры, до блеска, как вода голыши, обтачивает чувства. Дает возможность и актерам, и зрителям прожить чужую жизнь как свою. Только за то, что это проговаривается в последней сцене - и не автором, а самой главной героиней («лишь мы, артисты, реальны в этом мире»), только за абсолютное и нескрываемое уважение писателя к Искусству, я не вычеркиваю эту книгу из сознания сразу по прочтении.

  3

  227