Рецензия на книгу

• 

  Аноним14 февраля 2018 г.

  The Carnival Is Over

  На всякий случай: выложил рецензию так же на букмикс - не пугайтесь, не кричите, что украл.

  С Благодарностью к Брендану Перри, давшему название,

  и группе The Seekers, подаривших одноимённой песней лирическую ноту.

  Итак, одно время Эрнест Хемингуэй жил с женой (которой из?) в Париже. Там он занимался ровно тем же, чем занимался всю свою жизнь: много и с удовольствием пил, слонялся по "городам и весям", интересовался определёнными видами спорта, вёл пустые разговоры с коллегами-литераторами и прочим людом, читал книги, и много, много писал - и всё это показалось ему настолько значимым, что он решил облагодетельствовать нас рассказом о тех днях, хотя чуть менее тридцати лет назад он уже огорошил мир сочинением подобного рода, а именно - романом "Зелёные холмы Африки". Идентичные по духу, эти два сочинения отличаются друг от друга литературной составляющей, ибо "Праздник" оказывается едва ли не единственным сочинением господина Хемингуэя, которое можно читать без рвотных позывов. Впрочем, Хемингуэй никогда и не был интересен своей литературной составляющей, которая всегда находилась у него на уровне пола. Был один случай: я решил освежить своё не-знание английского, решив для этих целей почитать в оригинале "Грозовой перевал" (прекрасное, должен сказать, занятие), а чуть позже открыл сборник Хемингуэя "Men Without Women". Не знаю, почему я не рассмеялся вслух, но в душе я ликовал, охваченный бурным весельем от этого разительного контраста, ибо в сравнение с сочинением госпожи Бронте сочинение господина Хемингуэя казалось, в лучшем случае, сочинением третьеклассника, пишущего о том, как он провёл лето. О литературной сотавляющей книг Хемингуэя нужно сказать ещё пару слов, ведь хотя я и выделил слог "Праздника", - действительно обладающий претензией на некоторую приятность, - среди других сочинений Хемингуэя, но всё же нужно понять, что он не выше сочинения любого талантливого писателя. На эту тему можно привести интересное замечание, что русская литература непроизвольно унизила Хемингуэя в его стараниях писать просто, лаконично, глубоко и метко, то есть в освоении такого метода письма, которому он, по его собственным словам, учился всю жизнь. Я намекаю на дневниковую прозу Марины Цветаевой, относящую приблизительно к 20-м годам прошлого века, соответственно. Оказалось, что умелое сочетание односложных предложений вроде: "Иду. Курю. Стреляют.", - которые неожиданно лопаются подобно древесным почкам, прорываясь привычными "полновесными" предложениями, с этими самыми "полновесными", но порой столь же краткими, эскизными, да вкупе с намётаным глазом могут иметь не только большую смысловую нагрузку, но и обладать большей литературной ценностью с чисто технической стороны ("Говорящий - мастеровой, чёрный, глаза, как угли, чернобородый, что-то от ласкового Пугачёва. Жутковат и приятен. Беседуем. Жалуется на сыновей...").
  Возвращаясь к теме "Праздника", идейное наполнение которого, как мне кажется, я уже исчерпывающе описал в самом начале этого скромного отзыва, не могу не затронуть тему искренности написанного. Понимаете, в советское время истерия по Хемингуэю диктовала вполне одностороннее к нему отношение. У меня, например, есть издание его сочинений года, если не ошибаюсь, 80-го. Там в предисловии автор (если не ошибаюсь, женщина), не выдержав, переходит, что не обычно для советских предисловий, на заглавные буквы, по ней: Хемингуэй является примером НАСТОЯЩЕГО МУЖЧИНЫ. Так же я брал в библиотеке книгу о Хемингуэе 60-х годов - ещё более розовую, востоженную, согласно которой чуть ли не единственным недостатком Хемингуэя было то, что он не встал на путь революционного марксизма, хотя и часто одобрителльно отзывался о революции (сравните с мнением Джойса) и отсутствие в раннем творчестве неких социальных обобщений, в остальном - благороднейшая душа. Была там и глава о "Празднике". Кроме нежных вздохов из неё можно было вынести, что возвышенный дух Хемингуэя, влившись в среду буржуазных эстетов, быстро раскусил их, преодолел соблазн слиться с ними и развенчал всех этих прожигателей жизни в своем творчестве (высказалась(?) автор книги и о Хаксли, который выразил мнение о Хемингуэе приблизительно следующими словами: возникает чувство, что Хемингуэй в своём творчестве стремится показаться большим тупицей, чем есть на самом деле. Хемингуэй, конечно, в ответ "развенчал" Хаксли, иронизируя над ним в каком-то ответном сочинении. Не знаю, буду ли я писать отзыв на эту книгу, ибо не успел дочитать около 80-ти страниц, да и в первой её главе, по старости лет, отсутствовали многие страницы, поэтому размышление о Хаксли вставлю в виде дополнения в конце). Возвращаясь, спрашиваю: а было ли это развенчание? Видите ли, ощущение самодовольства в текстах Хемингуэя - дело привычное, "Праздник" же в этом смысле содержит какую-то раздробленность: дикое самодовольство и догматический тон мешаются с робостью, тихостью (чего стоят высказывания типа: Я увидел тебя красотка. Теперь ты принадлежишь мне, и Париж принадлежит мне and now the whole world is my personal bitch, я принадлежу этому блокноту). Это хорошо видно на примере Гертруды Стайн, рассказ о которой есть как в "Празднике", так и в "Холмах". Заранее извиняюсь, но я сейчас приведу большой отрывок из Хемингуевской биографии за авторством Чертанова, ибо он важен для понимания моей мысли, а вы, если есть желание, сравните его с эпизодом из "Праздника", ведь в нём, за тишайшими жестами и словами часто проскальзывает затаёное недовольство, равно как и чувство собственного превосходства:
  Другой конфликт, заочный, случился летом — осенью 1933 года с Гертрудой Стайн, опубликовавшей «Автобиографию Элис Б. Токлас»: "Хемингуэй завистлив, злобен, корыстен, не выносит соперников, сноб, карьерист..." <...> Хемингуэй в интервью Арнольду Гингричу высказался о Стайн умеренно, признав, что научился у нее и Паунда «некоторым элементам технического мастерства», но спустя год в книге «Зеленые холмы Африки» охарактеризовал ее творчество как «книжонки мерзкой бабы, которой ты помог напечататься, а она в благодарность тебя же сопляком обзывает». «Досадно, что она весь свой талант разменяла на злобу, пустую болтовню и саморекламу. <…> И знаешь, что забавно, — ей никогда не удавались диалоги. Получалось просто ужасно. Она научилась у меня и использовала это в своей книжке. Раньше она так не писала. С тех пор она уже не могла мне простить, что научилась этому у меня, и боялась, как бы читатели не сообразили, что к чему, вот и напустилась на меня». (Это был смягченный вариант — сперва он просто назвал Гертруду сукой («суки» и «педики» были все, кто его ругал) — но Перкинс уговорил фрагмент переделать.) В 1958-м Хемингуэй сформулирует эту мысль интеллигентнее: Гертруда «написала довольно длинно и довольно неточно о своем влиянии на мою работу. Ей это было необходимо сделать после того, как она научилась писать диалог по книге, названной „И восходит солнце“. Я к ней очень хорошо относился и считал, что это прекрасно, раз она научилась писать диалог».
  Или возьмём Фицджеральда (мне не очень нравятся его темы, но, в отличие от Хемингуэя, его писательский талант несомненен). Книга 66-го года описывает их как двух преданнейших друзей, и в "Празднике" Хемингуэй всё так же пристрасно рассуждает о покойном Фицджеральде, мол, скорбит сердцем о попусту растраченном таланте друга. Но вот читаешь биографию Фицджеральда за авторством Ливерганта, и просто поражаешься, как отвратительно пользовался Хемингуэй Фицджеральдом, да и вообще, что это была за дружба. Да это прямо видно из "Праздника" - это же просто унижение чести и достоинства (впрочем, из уже упоминаемой биографии видно, что такое было и при жизни Ф., которому раз пришлось просить Х. убрать из текста отрывок о нём).
  Закончим на теме литературы. Хемингуэй в отношении искусства - догматик, совершенно не признающий иного подхода к творческому процессу, если последний отличен от его канонов, чем и напоминает Максима Горького. Рассуждения о Достоевском в "Празднике" и Толстом в "Холмах" смешны именно своим менторским тоном. Создаётся впечатление, что два малоизвестных писателя из дремучей России принесли великому авторитету Хемингуэю на одобрение свои рукописи, и последний, скрепя сердце, дал добро. Достоевский, согласно Х., пишет плохо, а воздействие оказывает сильное. Я же думаю, что худое дерево ни с того ни с сего хорошего плода не приносит, а если принесло, значит оно не было таким худым, как о нём думали. Стиль Достоевского необычен, но он прекрасен, он такой, как нужно, чтобы не только не мешать силе воздействия, а, напротив, усиливать её. В каком-то смысле Достоевский напоминает Скрябина, сломавшего привычные каноны, но оставшегося в сфере привычного искусства, в то время как всякие модернисты оказываются ближе к Стравинскому, ибо ушли дальше. О Толстом особенно забавно, ибо Х. понёс околесицу о том, как благотворен для писателя военный опыт (Хотелось сказать: ой, господин военный корреспондент, успокойтесь), сейчас же те, кто пороху не нюхал, пишут, мол, какие-то левые фантазии (надеюсь сейчас, когда у нас есть военные стихи Владимира Семёновича Высоцкого, такие идейки никого не вдохновят). Ну да, кому ж судить о таких материях, как не господину Хэ?
  P.S.
  Обещанный отрывок о Хеме, подтрунивающем над Хаксли:
  Должен сказать, что Хемингуэй, подтрунивающий над Хаксли — это сильно. Весьма сильно. Как если бы Буковски подтрунивал над Борхесом, - причём, по мнению народных масс, если бы подобное и в самом деле имело место быть, ему это удалось. И не столько попытки Хемингуэя иронизировать над стариной Олдосом, сколь то, что автор книги, - некая (?) Зильма Маянц, - топит за Хемингуэя и топит Хаксли (для Олдоса у неё уже был портрет: «Можно любить свою работу писателя, презирать «ценности» буржуазной цивилизации (условно-мифических ананасов с рябчиками?), но в то же время снобистски презирать и всех тех, кто не принадлежит к элите «высоколобых» - аристократов духа, равнодушных к граду и миру к миру и людям. Таков Олдос Хаксли.» Рядом с портретом Хаксли, - достойное соседство! - схожие зарисовки Киплинга и Кафки, показывающие их писательскую «ограниченность» - у всех изъян! Но не всё так мрачно, - по мнению автора книги, - ибо, по её же мнению, «им всем и многим другим противостоит Хемингуэй с его здоровым гуманизмом и демократизмом». Всё, дамы и господа, я вынужден вас поздравить — Хемингуэй спас мировую культуру, вытянул, так сказать, из клоаки всех этих гадких утят типа Кафки и Киплинга и иже с ними. К сожалению, следующие страницы были вырваны, поэтому конец этого замечательного фарса (скорей-карету-мне-карету) остался от меня скрытым.), ну так вот, то, что старушка Зильма на стороне Хемингуэя против сноба Хаксли, видится мне всё тем же привычным самоупоенным весёленьким бунтом низов (да, я не верю в народ — я читал Шаламова), бессознательной попыткой обосновать свой кусок пирога, утвердить себя в этом прекрасном и яростном мире, создать себе твёрдую почву, уверившись, что те, кто наверху — зажравшиеся глупцы, а мы, хотя и в нестираных подштанниках (уже упоминавшийся товарищ Буковски даёт нам интересный пример тех, кто возлюбил свою вонь: когда какая-то барышня брала у него интервью, и что-то у них незаладилось, так он поднял свои ножки, задрыгал ими на неё, завизжал — старый сморщенный бутус— всё это было бы так мерзко, если бы не было так смешно), летаем несоизмеримо выше их, и пускай они думают, что они и есть истинные патриции, а мы всего лишь жалкие плебеи, - мы будем смеяться над ними, ибо мы-то знаем… Кстати, вы знали - «богатые — скучный народ». Так говорил Хемингуэй. И так названа отдельная глава книги. Прости нас, Джон Голсуорси.

  4

  229