Рецензия на книгу
Идиот
Фёдор Достоевский
Аноним14 февраля 2011 г.Домой открытой дорогой. В промозглый Петербург, покинутый со скандалом в спешке, в спеси и гордости. На проклятье отца и молчание брата. Один необдуманный поступок, одна страсть. Зная последствия, зная расплату, но все ради нее, ради той, к которой воспылал с первого взгляда. А Она вновь не одна. Вокруг нее вечно снуют, и не любви ради, а по холодному расчету в игре статусов и шелеста банкнот. Правила игры принимаются. Нате, берите. И, казалось бы, успех состоялся, но не благодаря, а вопреки. И нет счастья обоим, как не было. И они скитаются, и Она мечется. Убегает к Другому, но снова возвращается. А Тот хорош, не чета остальным, насквозь чист и честен. Но и там Ей не сладко, и снова слезы, и снова душу надвое. Что делать? За нож! Убрать Его, устранить, ведь только мучения всем приносит. Но не судьба. А судьба опять водит хоровод – снова под венец и снова из-под венца. Просил – прогнал – вернул – простил – не удержал – потерял. Порочный круг. Как положить конец страданиям, когда уже все перепробовано не по одному кругу? За нож!
Будь книга написана так, вокруг Рогожина, конечно, произведение потеряло в ценности один, а то и два порядка. С ним все ясно с первой страницы. Достоевский ведь ставил задачи – разрабатывать персонажей, которые еще не встречались в мировой литературе. Это ж какими надо обладать талантом, мышлением, уверенностью, чтобы рассчитывать на такой успех со всей серьезностью. Но вопрос не в этом, не во вкладе в литературу, а в отношении читателей к главному герою. Любому. Та же самая история, с той же фабулой и сценами, теми же действующими лицами, с той же мотивацией. Но главный герой – Рогожин. Досталось ли ему сопереживание читателя? Сочувствовали бы мы ему как индивидуальности, обладателю собственного нрава? Конечно! Куда бы мы делись! В этом данность главного героя. К нему прилагается изначальная симпатия читателя. По статусу положено. Мы даже где-то вынуждены быть на его стороне в его поступках, конфликтах против окружающего мира, против его соперников. Сколько книг или фильмов, в которых главный герой – авантюрист, мошенник или великий грешник. Какой-нибудь бедняга-служитель закона предпринимает многочисленные попытки поймать преступника, а мы, читали и зрители, искренне желаем ему неудачи. Сопереживание главному герою, видимо, предоставляет своего рода индульгенцию. А кого мы имеем в соперниках в рогожинском раскладе? Князя Мышкина, реинкарнацию Иисуса Христа. Интересно было бы проверить свои чувства в таком эксперименте – желать поражения Святому.
Но это лишь одна часть волшебства сопереживания главному герою, завирально-умозрительная. Есть и другая – сочувствие также не требовательно к удачности начинаний, к результату усилий, достижению поставленной цели. Ведь Достоевский на протяжении всего романа документировал абсолютный крах красоты и доброты. Князь Мышкин, цитадель чистоты и благородства, явившийся как будто с небес, бедный рыцарь, призванный нести доброе и вечное так в результате остался не понят. И ладно бы просто помелькал белой вороной, выслушал насмешки окружающих и вернулся в свое небытие. Он ведь вмешался в судьбу каждого, и никому в итоге лучше от этого не стало: начал с рассказов о казни в присутствии дам, продолжил неадекватностью в процессе передачи личных записок, приютил ненавидевшего его Ипполита, доводил генеральшу своей простотой и беззащитностью, не определился между дамами, чем явно не осчастливил Аглаю, да и Настасью Филипповну не спас. И это ведь не только крах отдельно взятой судьбы – это крах идеи. Это диагноз обществу. Такой человек и появиться в таком обществе не мог, не вызрел бы, не с чего – он прибывает из какой-то мифической Швейцарии, где общался с шаманами, монахами, да детьми, которые душу лечат. А появившись среди людей, выглядел не больше, чем идиотом. Но разве у кого-то возникла мысль после прочтения, что добро надо гнать от себя, а также и красоту, которая не спешила спасать мир? Нам убедительно показывают, как мораль и исключительное благо терпят поражение, и мы не удивляемся, все понимаем и где-то принимаем, а верим в обратное.
1376