Рецензия на книгу
Нетерпение сердца
Стефан Цвейг
Аноним27 января 2011 г.Но, кажется, я уже предостерегал вас однажды: сострадание, черт возьми, - это палка о двух концах: тому, кто не умеет с ним справляться, лучше не открывать ему доступ в сердце.
Какова она, природа сострадания? Еще с эпиграфов (к произведению и моей же рецензии) Цвейг заговаривает с читателем о двух, со слов Кондора, одного из главных героев романа, родах сострадания: первое - действенное, не допускающее оплошности, подразумевающее под собой не только наслаждение благодарностью тех, кому помогаешь, но и огромную ответственность (представитель – вышеобозначенный Кондор); второе – искреннее, но малодушное и зачастую вынужденное, почти бессознательное (Антон Гофмиллер, рассказчик). Главный герой напоминал мне на всем протяжении романа купринского Ромашова из «Поединка», тоже офицера, тоже куда более чуткого к чужой беде, чем его сослуживцы (эпизод с солдатиком Хлебниковым), тоже как-то раз спутавшегося на построении, и т.п.Мастерство австрийского писателя позволило ему объять поразительное количество тем в не самом крупном романе, а не одну только тему двойственной природы человеческого сострадания, как можно подумать. Помимо первой напрашивается сразу по знакомстве с Эдит тема людей с ограниченными возможностями (вторая), которые, тем не менее, желают любить и быть любимыми (тоже своего рода нетерпение сердца (третья)), но наталкиваются, как и все прочие люди (тем более, чем прочие люди), на тяжкую безответность (четвертая). Не остаются без внимания метания Гофмиллера относительно того, что подумают о нем товарищи по полку и прочие люди, когда он неразрывными узами свяжет себя с калекой (пятая), в то время как олицетворение истинного сострадания, оказавшийся когда-то в подобной ситуации и вышедший из нее с честью для себя самого, Кондор, женившись на слепой, осознанно и упрямо продолжает свою сострадательную миссию. Отеческая любовь Кекешфальвы к дочери (шестая), путь его, бедного еврея, к высотам княжеского титула (седьмая)… По зрелом размышлении можно продолжать еще, тогда как темы, обозначенные мной, - это так, навскидку. Но в первую очередь, на мой взгляд, это роман о том, как благие намерения и в самом деле могут вымостить нам дорогу в ад, наш собственный ад, именуемый совестью, и о том, как может оскорбить сострадание, всегда балансирующее на грани с унизительной жалостью.
Относя себя к далеко не самым сентиментальным натурам, я вынуждена признаться, что: во-первых, зачастую понимала и разделяла метания Гофмиллера, а во-вторых, книга Цвейга едва не пробила меня на мужскую – потому что скупую – слезу в паре эпизодов, тогда как я не припомню даже, когда и над чем литературным плакала в последний раз. Давненько произведение не вызывало у меня такого сопереживания событиям, казалось бы, не самым бурным, замкнутым в пределах одного городка, даже одного полка и одной усадьбы, в сознании Антона целенаправленно разграниченным. Более того, давненько мне не давался так легко сам процесс чтения: изысканный и вместе с тем простой – поразительное сочетание! – слог Цвейга пришелся как нельзя кстати моему читательскому вкусу. Последнему всегда приходилось кстати и человеческое тепло автора, которое и при самом ловком писательском мастерстве нельзя имитировать; Цвейг стоит тут наравне с Томасом Манном и, пожалуй, самим Виктором Гюго.
1581