Рецензия на книгу

• 

  Аноним18 июля 2017 г.

  Мы все сувинились как эксы, чему-нибудь и как-нибудь

  Затем я взялся за Книгу. Поскольку единственное её назначение — мучить читателей, чем меньше я о ней расскажу, тем лучше.

  Нил Стивенсон знает толк в книгах. Он весьма точно описал наиболее критичный недостаток текста – наличие ограниченной внутренней логики, прерывающейся неосмысленным бредом. Жаль, конечно, что огромное множество книг легко подпадает под это условие. Да и роман самого Стивенсона, как ни неловко это говорить, страдает тем же изъяном.

  Конечно, многое можно списать на то, что сайенс фикшн – это жанр, полный неопределенностей. Нет четких требований, сколько именно сайенса должно противостоять фикшну и насколько сайентичным должен быть тот самый сайенс. Но несмотря на расплывчатость критериев, роман оставил неловкое ощущение непродуманности и халтурности в той части, что касается научного обоснования. И не только в ней.

  Читать первые страницы «Анафема» – словно продираться сквозь терновый куст. Текст ощетинился десятками выдуманных слов, рождая подозрение, что автор заранее ненавидит своего читателя. Трудно понять, по какому принципу Стивенсон выбирал понятия и предметы, требующие новых наименований. Почему, например, именно для смартфона, компьютера, видеокамеры введены термины жужула, синап, спилекаптор, а видеофайлы оставлены как есть? Кажется, будто бы писатель сначала упорно старался реализовать идею «иной мир – иные слова», но после долгого жонглирования забавными названиями изрядно устал и забил на нее. И даже осознав проблему необоснованной компликации, не стал переписывать перегруженные окказионализмами страницы, а махнул рукой: «И так сойдет!».
  

  
  — Буквально две тысячи лет назад какая-то светительница высказала мысль...
  — Что все мысли, какие может выдумать человеческий ум, уже выдуманы. Это очень важная мысль.

  Уверена, что мысль сравнить эту книгу с «Дюной» тоже уже кем-то реализована, ведь параллели очевидны – задействованная в романе собственная терминология, аскетичность сообществ, намеренное ограничение властями научных изысканий, отсылки к многотысячелетней истории, постоянное цитирование местных великих. Но факт сходства идет в «минус», а не в «плюс». То, что было новым у Герберта, становится всего лишь повторением у Стивенсона.

  И если Герберт старался держаться в рамках философии, то в «Анафеме» затрагиваются базовые понятия различных областей науки, но порой не слишком удачно и весьма поверхностно.

  
  Космология
  
  — Что, если две вселенные — каждая такая же большая, сложная и древняя, как наша, полностью обособлены, но из А в Б как-то попал один протон. Довольно ли этого, чтобы на веки вечные обеспечить полное сцепление времени А с временем Б?

  Гораздо интереснее, как протон попал из А в Б, если они по определению полностью обособлены. Все равно что предложить вообразить прямоугольник, у которого один угол равен 63 градусов, а потом вволю заняться софистикой. Да и сам вопрос поставлен неудачно. Время А и время Б не могут существовать в принципе, потому что время во вселенной не синхронизировано. Поэтому, да, волна причинно-следственных процессов будет распространяться по световому конусу, но, например, расширение вселенной со скоростью, превышающей скорость света, надежно изолирует эту область. Задача поражает некорректностью постановки и ложной многозначительностью.

  Квантовая физика
  Если ядро атома новоматерии отлично от стандартного, придется рассмотреть протоны и нейтроны. Нуклоны состоят из кварков и глюонов, значит, изменились именно их характеристики. Самый первый вопрос – как в этом случае они могут взаимодействовать с существующим флуктуирующим глюонным полем? Кроме того, изменение фундаментальных параметров даже в малом всегда ведет к большим последствиям. Стабильность атома из иной вселенной будет отличаться от стабильности стандартных атомов, особенно это касается тяжелых элементов. Свойства материальных тел объясняются не только внутренней структурой, но и воздействием извне – скалярное поле Хиггса, тензорные гравитационное и электромагнитное поля, сильное и слабое ядерное взаимодействия, для каждого из которых существуют свои переносчики взаимодействий. Поведение новоматерии при переходе из одной вселенной в другую изменилось бы так, что как минимум управлять кораблями и собственными телами (я согласна даже не рассматривать метаболизм) стало бы затруднительно. Принцип наблюдаемости применительно к этому случаю: если разнообразие кварков и глюонов возможно, оно с высокой степенью вероятности уже было бы отмечено.

  Философия (1)
  В кальке Муха, летучая мышь и червяк, повествующем о проблемах коммуникации, сначала накладываются жесткие ограничения на возможности мухи: «Одни глаза. Никаких других органов чувств». Потом внезапно выясняется, что «муха может сесть на червяка и лапками передать ему сигнал», что означает прямое противоречие с первоначальным ограничением – осязание у мухи все-таки есть, иначе условие передачи сигнала становится невыполнимым.

  Философия (2)
  Фраа Ороло поэтично повествует о способности сознания выстраивать контрфактуальные вселенные. Его речь настолько образна, что я не вижу за ней настоящей объективности ученого. Воображение всегда строит примитивную модель. Некоторые параметры приходится отбрасывать, аппроксимируя, но они с определенной степенью вероятности могут оказаться значимыми, и тогда моделирование даст неверный результат. Ограниченность возможностей сознания – это серьезная проблема, и подменять ее сентиментальными восторгами по поводу рождения кавайных вселенных в голове наблюдателя – ненаучно.
  

  
  

  Из рассмотрения Стивенсона выпал один важный момент. Интеллектуальная проза не подразумевает бессмысленное усложнение понятийного аппарата и псевдонаучные танцы с бубном. Это апелляция к способности читателя анализировать ситуацию и критически мыслить. Забить мозг структурно усложненной, противоречивой или недостоверной информацией? Но зачем? Стремление человека потреблять информацию уже удовлетворено. Речь теперь идет о качестве данных. Проблема недостатка информации давно переросла в проблему ее фильтрации и обработки.

  
  Диакс сказал очень важную для нас вещь: нельзя верить во что-то только потому, что нам так хочется.

  Иными словами, «Анафем» дает читателю упрощенную и искаженную интерпретацию некоторых задач, способную удовлетворить разве что невзыскательного исследователя. Который мало что поймет в этом компоте из квантовой физики, математики, космологии, астрофизики, но будет считать себя причастным к модным интеллектуальным веяниям и преисполнится ложной гордости за умозрительную приобщенность к научным сферам.

  И еще одна претензия к книге – избыточная тщательность в описании материального мира, в то время как характерам героев уделено мало внимания. Даже если этот перекос попытаться объяснить особенностями мировосприятия того персонажа, от лица которого ведется повествование, то такое объяснение не будет исчерпывающим. Потому что Эразмас в полной мере демонстрирует способность осмысливать поведение окружающих и испытывать эмоции, но это его умение парадоксальным образом то включается, то выключается.

  Плюсы у романа, разумеется, тоже есть. Как только героям надо перейти от «думать» к «действовать», сразу начинается форменная движуха и падение всяческих тел с присвистом. У меня сложилось впечатление, что на самом деле Стивенсон – скорее неуёмный певец экшна, чем писатель-философ. Динамику действий он изображает с большим энтузиазмом, чем созерцательность и углубленность в пространные размышления.

  Кроме того, пусть несколько неуклюже и небрежно, но «Анафем» все-таки популяризирует науку. И доказывает, что социальная разобщенность по профессиональному признаку – это ой как нехорошо. And last but not least, Стивенсон сначала осторожно намекает, потом уверенно повторяет и последовательно обосновывает, что догмы и каноны – это всегда тупиковый путь. Тем самым сражаясь с распространенным заблуждением, за которое держатся миллиарды людей.

  Приложение
  Случайно замеченные странности перевода

  ■ У Стивенсона смартфон называется jeejah, это одновременно намек на geegaw (побрякушка). В русском переводе эта вещица называется неудобоваримым словом жужула, которое напоминает скорее о семействе жуков-жужелиц.
  ■ Веснушка freckle в переводе оказалась родинкой. На первый взгляд, не слишком принципиальная разница. Но не заметить родинку все-таки сложнее, чем веснушку, а речь в том числе шла о вероятности ее обнаружения.
  ■ Replica почему-то переведено как копия. Это чуть хуже, чем исходный вариант. Реплика может быть неточной копией.
  ■ Counterclockwise (против часовой стрелки) превратилось – о ужас! – в справа налево.
  ■ Simulation (симуляция) почему-то трансформировалось в имитацию, хотя понятие симулятор широко распространено для устройств того типа, о котором шла речь.
  ■ С какой стати ругательство maird=merde (фр.) надо было перевести как парблё, мне не удалось понять.
  ■ Lise – это все-таки французское имя Лиз, а не русское Лиза.

  22

  770