Рецензия на книгу

• 

  Аноним11 июля 2017 г.

  Можно ли без благоговейного восторга и трепета в душе говорить об одном из величайших приключенческих романов, написанных за всю историю человечества, и уж совершенно точно — лучшем пиратском романе? Можно ли ограничиться несколькими словами, описывая любимую книгу моей юности, статус которой она успешно сохраняет до сих пор? Нет, нельзя. Нескольких слов будет мало, чтобы полностью выразить свои впечатления от неё. Замечу сразу: рецензия написана по всем трём томам цикла.

  Питер Блад — это человек, всегда поступающий так, как должно поступать, так, как велит ему собственное благородство и собственная совесть, а не так, как выгодно. В глубине души его разрывает противоречие между его благородными устремлениями и выбранной им профессией, хоть это и не так часто проявляется. Это «рыцарь до идиотизма», по выражению Джулиана Уэйда, и именно это делает его образ настолько привлекательным. В своей самоотверженности он готов пожертвовать собой и умереть позорной смертью на виселице, чтобы спасти своих друзей, обеспечив «Арабелле» свободный уход от эскадры Бишопа возле Ямайки.

  Любовь Блада к Арабелле красива именно своей невозможностью, иррациональностью (а когда это чувство было рациональным?) и безнадёжностью. Он любит и продолжает любить, несмотря на то, что его чувство обречено (из-за разлуки, из-за выбранной им «профессии»), как ему кажется, на отсутствие взаимности. Можно сказать, что во многом он влюблён в воображаемый образ, основанный на настоящем человеке; этот образ для него — свет маяка в темноте его жизни, его разбойничьих авантюр, и судья его поступков.

  Особенно сильно это чувство проявляется в переживаниях Блада перед возможным боем с ямайской эскадрой, когда спасённая из плена дона Мигеля Арабелла находится на борту его корабля. Он не может допустить, чтобы случайное ядро задело предмет его обожания, и именно поэтому, наперекор всем своим соратникам и старым друзьям, ложится в дрейф, идёт на переговоры и принимает неприемлемые для своей чести условия лорда Уэйда. Любовь к Арабелле для него выше всего на свете; ради неё он готов столкнуться с мятежом на собственном корабле, готов драться против своих старых соратников.
  

  
  Блад лихорадочно размышлял, пытаясь представить себе, что случится, если он убьёт Огла и вызовет этим бунт.

  И защита Порт-Ройяла от напавшей на него эскадры де Ривароля, в то время как Бишоп отправился на охоту за пиратами, тоже во многом обусловлена не лояльностью Англии и её новому правительству, а желанием защитить Арабеллу от возможных последствий захвата города французами. Уж кто-то, а Блад, в Бриджтауне спасший подругу Арабеллы от испанцев, эти последствия представлял себе очень хорошо.

  И что же происходит, когда оскорблённый до глубины души Блад разочаровывается в своём чувстве, решив, что оно никогда не будет взаимным? Он намеренно провоцирует и Бишопа, и Уэйда, пытаясь обострить конфликт. Но в итоге он отказывается от борьбы, посчитав, что Арабелле будет лучше с Уэйдом; это безнадёжно глупый жертвенный поступок.

  При всём своём благородстве и прекрасных манерах, Блад отнюдь не нерешительный интеллигентишка. Он может и угрожать губернатору пистолетом, чтобы избежать собственного ареста и обеспечить своё возвращение на корабль. Он твёрд и весьма практичен, и способен жёстко угрожать своим оппонентам, лишь слегка сгладив эту угрозу присущей ему вежливостью.
  

  
  Полковник Бишоп попытался протестовать.
  — Вы принуждаете меня силой… — начал было он.
  Капитан Блад любезно прервал его:
  — Позвольте, я ни к чему не хочу вас принуждать. К чему насилие? Вам предоставляется совершенно свободный выбор между пером и верёвкой. Этот вопрос можете решить только вы сами.
  
  Дон Клементе свирепо уставился на него.
  — Я протестую! Вы принуждаете меня…
  — Здесь нет никакого принуждения. Перед вами свобода выбора. Либо вы дадите мне слово, либо я вас закую в кандалы.

  В то же время, в его образе есть одна не совсем понятная черта. В истории о походе на Маракайбо вместе с захваченными пленниками упоминаются рабы. Это странно: неужели Блад и его сподвижники, сами бежавшие из рабства, стали бы торговать людьми? Или речь идёт об освобождённых неграх? Ладно, этот эпизод можно объяснить просто неточностью, допущенной писателем, но ведь есть и ещё один. В «Удачах» Блад помогает капитану Уокеру, который занимается работорговлей. Пусть это помощь соотечественнику, но разве душа Блада, как и его соратники, бывшие с ним на Барбадосе, не должна была возмутиться из-за помощи такому человеку?

  При всём этом, мастерство Сабатини помогло ему избежать превращения настолько эпично-романтического героя в картонного неправдоподобного болванчика, как это произошло у Сальгари с Эмилио ди Рокканера. При всём его книжном романтизме, Блада делают жизненным его простые человеческие качества — злость и разочарование, понимание жестокости и глупости большинства людей, отсутствие розовых очков, и, в огромной степени — его постоянная ирония и самоирония. Через эту черту Сабатини иронизирует над созданным им образом, подчёркивает его неидеальность. Блад видел на своём веку не только успех, но и неудачи и провалы (поход на золотой прииск Санта-Марии, потерю найденного Истерлингом золота Моргана, гибель экспедиции за жемчугом, в результате которой он оказался на борту «Эстремадуры»), к которым он относится стоически, философски.

  А как прописаны второстепенные персонажи? Пусть Огл — это довольно простой образ не знающего промахов канонира, но братские чувства Натаниэля Хагторпа стали основой одного из рассказов в «Удачах», а Джереми Питт получил свою собственную небольшую историю в «Хронике». Да и отрицательным персонажам, казалось бы, однотонно чёрным, присущи некоторые положительные черты: патриотизм и забота о жизни сына у Диего де Эспиносы и искренняя любовь к отцу (пресловутая «сыновняя почтительность») у его сына Эстебана.

  Не совсем логичным мне кажется образ Джулиана Уэйда. Сабатини описывает то его низменные мотивы, то порывы великодушия; из этих разрозненных характеристик не получается толком сложить цельную картину, которая примиряла бы в себе обе эти стороны. Сперва он благодарно жмёт Бладу руку, восхищаясь его самоотверженной жертвой — добровольным отказом от борьбы за сердце Арабеллы, а уже на следующий день думает лишь о том, как использовать это его решение в своих собственных интересах. Какой-то слишком резкий переход получается, разве нет? Правда, действия Уэйда после отказа Арабеллы уже более понятны — пожираемый жгучей ревностью, в порыве ненависти он вместе с Бишопом бросается на охоту за своим конкурентом в надежде его уничтожить и убрать для Арабеллы саму возможность альтернативы.

  История мадам де Кулевэн и дона Жуана перекликается с отказом Блада напасть на Порт-Ройял, чтобы получить Арабеллу — это предлагал ему Волверстон в первом томе. Разница в том, что жена французского губернатора из-за своего эгоизма и глупости даже не понимает, сколько зла она причинила жителям Мари-Галант своим бегством от мужа (а вернее, способом, который избрал для этого бегства её любовник). Блад же, как человек умный и благородный, отказал Волверстону — думается, не только потому, что не хотел похищать Арабеллу силой, но и потому, что осознавал свою ответственность за последствия такого решения для жителей Порт-Ройяла.

  За то, что Сабатини написал такую прекрасную книгу, ему можно простить многое. Можно простить огрехи и несостыковки как в хронологии, так и в общей логике событий. Например, французского корсара Ибервиля, одного из сподвижников Блада, Сабатини в «Хронике» называет изгнанным из Франции протестантом-гугенотом, а в «Удачах» он предстаёт как несостоявшийся католический священник. Многие события «Хроники» и почти все рассказы из «Удач» крайне плохо вписываются в хронологическую линию развития событий, обозначенную в «Одиссее». Например, в «Одиссее» Сабатини утверждает, что набег на золотые прииски Санта-Марии был совершён в самом начале корсарской карьеры Блада, ещё до встречи с Левасёром, а в «Хронике» он пишет, что во время этих событий Блад командовал пятью кораблями — соответственно, это было уже после похода на Маракайбо, где три из этих пяти кораблей и были захвачены. Оборона Антигуа в «Хронике» происходит уже после потопления «Милагросы» адмирала дона Мигеля де Эспиноса (Сабатини прямо говорит об этом, замечая, что «Виржен дель Пиляр» стала флагманом дона Мигеля после гибели «Милагросы»), однако в «Одиссее» после встречи с Арабеллой и лордом Уэйдом Блад принципиально не занимался пиратством, да и вообще, события этого периода расписаны в основной книге чуть ли не по дням — места для ещё одного подвига там просто нет. Наконец, по той же причине никак не вписываются в общую хронологическую линию все рассказы «Удач», где в роли основного противника Блада дона Мигеля сменяет уже новый адмирал — маркиз Риконете.

  Про иллюстрации. На мой взгляд, лучшие из всех, что существуют — это те, что были сделаны И. Л. Ушаковым. Если в вашем издании какие-то другие или их нет вовсе — не поленитесь, найдите в Сети ушаковские. Впечатление от книги будет гораздо полнее. Иллюстрации других художников им и в подмётки не годятся, разве что работы В. Высоцкого иногда неплохи.

  Возможно, кому-то из тех, кто прочитал этот опус (и более того, дочитал его до конца — что за стойкие люди!) покажется странным, что я так подробно разбираю обычный, в общем-то, хотя и весьма хороший приключенческий роман. Казалось бы, приключенческая литература по сути своей — жанр более лёгкий, чем серьёзная и монументальная классическая проза, и к нему не стоит предъявлять слишком уж серьёзные требования в части проработки персонажей, логики событий и прочего. Но в том-то и дело — Сабатини создал настолько красивую и жизненную историю, и создал её настолько хорошо, что предъявлять к ней относительно низкие требования уже было бы неправильно.

  Что же можно сказать в заключение? Это роман-классика, один из тех, что заложили основы современной пиратской литературы. Его влияние на культуру огромно и долговременно. И именно поэтому он спустя столько лет после первого прочтения остаётся на первом месте в списке моих любимых книг — тех, которые будут перечитываться в течение жизни ещё очень и очень много раз.

  20

  246